Повесть о доме Тайра
Шрифт:
– Кого я вижу? Предо мной госпожа Хотокэ! Сон это или явь?
– воскликнула Гио.
И Хотокэ, утерев слёзы, ответила:
– Если я расскажу вам всё без утайки, боюсь, вы не поверите мне, подумаете, будто я лгу, будто всё это я только сейчас придумала; но и молчать я не в силах, ибо не хочу, чтобы вы считали, будто мне неведомы долг и чувство! Поведаю же обо всём по порядку... Всё началось с моего непрошеного прихода в усадьбу князя, когда меня чуть было не прогнали и возвратили лишь потому, что вы замолвили за меня словечко. А я, вместо благодарности, осталась в усадьбе, - увы, беззащитная женщина, я осталась там против собственной воли! О, как я страдала! Потом, когда вас снова призвали и вы пели нам песни, стыд и раскаяние с новой силой жгли мою душу, а уж радости или веселья я не ведала и подавно. "Когда-нибудь и меня ждет такая же участь!" - думала я. Мне вспоминалась надпись, оставленная вами на бумажной перегородке, слова, что вы начертали: "...не дольше осенних
– думала я.
– Но с тех пор вы куда-то исчезли, и я не знала, где вас искать. Когда же мне рассказали, что, приняв постриг, вы поселились все вместе в глухом, далёком селении, меня охватила беспредельная зависть! Я непрерывно молила Правителя-инока отпустить меня, но он по-прежнему был глух к моим просьбам. И тут глубокие раздумья нахлынули на меня. Я думала: весь блеск, вся слава в этом суетном мире - лишь краткий миг, мимолётное сновидение! К чему все радости, к чему успех и богатство?.. В кои-то веки мне выпало счастье родиться на свет человеком, приобщиться к учению Будды, - а ведь это редкостная удача! Погрузившись в пучину смерти, нелегко, ох, нелегко будет снова сподобиться такого же счастья, как бы долго ни продолжалось круговращение жизни и смерти, сколько бы раз ни довелось умирать и снова рождаться!58 Молодость быстротечна, на неё нельзя полагаться! В нашем мире всё непрочно, всё зыбко, - мы не знаем, кто раньше сойдёт в могилу, юноша или старец... Здесь всё мимолётно - не успеешь перевести дыхание, а уж вот он наступает твой смертный час... Век наш короче жизни мотылька-однодневки, быстротечнее блеска молнии в небе! Горе тому, кто, опьянённый недолгой радостью жизни, не помышляет о том, что ждёт его после смерти!.. Вот с какой мыслью нынче утром я тайно покинула княжескую усадьбу и пришла к вам уже в новом обличье!
– С этими словами Хотокэ сбросила с головы покрывало, и Гио увидела, что Хотокэ уже постриглась.
– Я пришла к вам, приняв постриг! Простите же мне моё прежнее прегрешение! Если сжалитесь надо мной, станем вместе молиться и вместе возродимся к новой жизни в едином венчике лотоса!59 Но если всё-таки не лежит ко мне ваше сердце, я тотчас же уйду отсюда, побреду куда глаза глядят, вдаль, упаду где-нибудь у подножья сосны, на циновку из мха, на древесные корни, и стану взывать к Будде, сколько достанет сил, пока не сбудется заветное моё желание - пока не наступит смерть!
– Так в слезах изливала она своё сердце, полное скорби.
– Поистине, мне и во сне не снилось, что на ум вам могли прийти подобные мысли!
– сдержав слёзы, ответила ей Гио.
– Страдание - удел всех живых существ, обитающих в этом мире; мне надлежало смириться, понять, что таков уж мой горький жребий, а я то и дело роптала, гневалась и во всех своих бедах винила одну лишь вас! А ведь гнев - тяжкий грех, гнев в душе не позволит сподобиться возрождения к вечной жизни в обители рая... Так невольно причиняла я вред самой себе и в этой, и в будущей жизни. Но теперь, когда вы пришли сюда в монашеском одеянии, сам собой отпускается грех, в который я впала, и, стало быть, я могу теперь всей душой уповать на возрождение в раю. О великая радость! Когда с матерью и сестрой мы удалились от мира, люди считали наш поступок редкостным, небывалым, да мне и самой так казалось. Но ведь я приняла постриг оттого, что роптала на злую судьбу, гневалась на весь мир - что же удивительного, что в моём горестном положении я предпочла принять схиму! По сравнению с вашим решением мой поступок просто ничтожен - вам-то никто не причинял ни обиды, ни огорчения! Чтобы женщина, которой едва минуло семнадцать, настолько прониклась отвращением к греховному миру и так глубоко, всем сердцем пожелала возродиться к вечной жизни в Чистой обители рая - вот настоящее диво, вот подлинно благородная, истинно верующая душа! Ваш пример будет мне великим уроком, послужит благостным умудреньем!
– И они поселились все вместе в одной хижине, утром и вечером украшали алтарь Будды цветами, возжигали курения, и с умиротворённой душой, не волнуемой более земными страстями, молились о рае; и со временем осуществилось заветное желание всех четверых, и они возродились к вечной жизни в Чистой обители рая, - одни раньше, другие позже...
В поминальном списке храма Долгого поучения, Тёкодо, воздвигнутого государем Го-Сиракавой, всех четверых записали вместе: "Блаженные Гио, Гинё, Хотокэ и Тодзи". Поистине, печальна и прекрасна их повесть!
7
ДВАЖДЫ ИМПЕРАТРИЦА
В прежние годы и вплоть до недавних времён, воины Тайра и Минамото вместе служили трону, вместе усмиряли ослушников, нарушавших закон и не почитавших власть государя. Оттого покой и порядок царили в мире. Но в смуту Хогэн пал в бою Тамэёси60, а в смуту Хэйдзи - Ёситомо61. После их гибели всех отпрысков рода Минамото либо убили, либо сослали в ссылку; отныне процветали одни лишь Тайра, все прочие и головы-то поднять не смели. Казалось, теперь навсегда наступит спокойствие в государстве. Однако после кончины государя-монаха Тобы по-прежнему то и дело вспыхивали вооружённые распри, а казни, ссылки, лишение сана, отнятие должности что ни день творились, как самое обычное дело, и не было покоя в стране, и народ трепетал от страха. В особенности же с наступлением годов Эйряку и Охо усилились раздоры между двором прежнего императора Го-Сиракавы и царствующим владыкой, императором Нидзё - из-за этих раздоров все царедворцы, и высших, и низших рангов, дрожали от страха, пребывая в постоянной тревоге, как будто стояли у края пучины, как будто ступали по тонкому льду...62 Прежний государь и нынешний император, отец и сын - казалось бы, какая вражда может их разделять? А между тем то и дело творились дела, одно чуднее другого, - а всё оттого, что приблизился конец света и помыслы людские обратились только к дурному... Что бы ни сказал государь-отец, император во всём ему перечил; тогда-то и случилось событие, поразившее всех, кто видел всё это или слышал о нём, и вызвавшее всеобщее осуждение.
У почившего императора Коноэ осталась супруга, вдовствующая императрица63, дочь Правого министра Кинъёси. После кончины государя покинула она двор; поселилась в усадьбе Коноэ-кавара и, как подобает вдове, жила уединённо и скромно. В годы Эйряку исполнилось ей, верно, двадцать два или двадцать три года - возраст, когда расцвет уже почти миновал. Однако она слыла первой красавицей в государстве, и вот император Нидзё, помышлявший только о любовных утехах, для коих его новоявленный Гао Лиши64 разыскивал красавиц по всей стране, послал ей любовное письмо. Но вдова и не подумала отвечать. Тогда государь, уже не скрывая своих намерений, послал в дом Правого министра высочайший указ, повелевавший вдовствующей императрице вступить во дворец как его законной супруге. Поступок неслыханный, из ряда вон выходящий! Сановники собрались на совет и каждый высказал своё мнение.
Если обратиться к сходным примерам в чуждых пределах, то в Танском государстве императрица У Цзэ-тянь65, после кончины супруга, императора Тай-цзуна66, снова вышла замуж за своего пасынка, императора Гао-цзуна67. Но то случилось в чужой стране, и потому дело особое... В нашем же государстве со времён императора Дзимму68 сменилось на троне свыше семидесяти владык, однако ни разу не бывало, чтобы женщина дважды становилась императрицей!
– так единогласно рассудило собрание.
Прежний государь Го-Сиракава тоже усовещивал сына, говоря, что недоброе дело он задумал, но император ответил:
У Сына Неба нет отца и нет матери!69 В прежней жизни я соблюдал Десять Заветов и в награду за это стал повелителем десяти тысяч колесниц70. Отчего же столь пустячному делу не свершиться по моей воле?!
– и вскоре высочайшим указом назначил день свадьбы. Тут уж и государь-отец был бессилен что-либо изменить.
С той поры, как вдовствующая императрица узнала об этом, она только и делала, что заливалась слезами. "Если бы в ту осень, во 2-м году Кюдзю, когда скончался мой супруг-император, я вместе с ним растаяла бы росинкою в поле или, приняв постриг, удалилась от мира, мне не пришлось бы переживать сейчас подобное горе!" - сокрушалась она. Министр, её отец, стараясь утешить дочь, говорил:
– Только безумец перечит власти! Высочайший указ уже издан, значит, рассуждать поздно. Надо поскорее отправиться во дворец. Кто знает, может быть, счастье нам улыбнётся, ты родишь сына, станешь Матерью страны, и меня, недостойного, будут почитать, как государева деда. Это будет лучшее исполнение дочернего долга и великая подмога мне, старику!
– Так говорил он, она же в ответ не проронила ни слова.
В эти дни, рассеянно водя кистью по бумаге, сложила она стихотворение: Не тонут в протоке
слова, как плавучий бамбук,
теченьем уносит
молву о завидном уделе,
об этой повинности тяжкой..
Неизвестно, как прослышали люди об этих стихах, но их передавали из уст в уста и все жалели бедную женщину.
Вскоре наступил день отъезда во дворец. Министр-отец и другие придворные провожали невесту согласно церемониалу, с особой пышностью разукрасив карету, но она не спешила ехать, ибо свадьба эта была ей вовсе не по душе. Только когда стемнело и наступила глубокая ночь, позволила она усадить себя в карету.
Так вступила она в императорские чертоги, поселилась во дворце Прекрасных пейзажей и преданно служила государю, советуя ему посвятить все помыслы управлению страной.
В тех покоях, во дворце Сисиндэн71, Небесном Чертоге, есть раздвижные перегородки, на которых нарисованы мудрецы и святые72. На одних, как живые, изображены И Инь, Ди Улунь, Юй Шинань, Тайгун Ван, Жань Ли-сяньшэн, Ли Цзы и Сыма; на других - длиннорукие и длинноногие страшилища-люди и китайские кони на полном скаку, а в Зале Демонов73 - полководец Ли, как живой. Прекрасные картины! Недаром сам Оно-но Тофу74, правитель земли Овари, семь раз переписывал на них надпись! И ещё есть там, говорят, во дворце Прохлады и Чистоты, раздвижная перегородка, на которой в давние годы Канаока из Косэ75 написал предрассветную луну над далёкой горной вершиной. Как-то раз покойный император Коноэ, ещё в детские годы, расшалившись, запачкал эту картину, и пятно это так и сохранилось с тех пор. При виде сей памятной отметы императрица, наверно, с грустью вспомнила прошлое, потому что сложила стихотворение Не чаяла я,