Повесть о двух кораблях
Шрифт:
— Спасибо... Свободны, Гаврилов... Вы вот что — ложитесь спать в кубрике.
— Может, еще что понадобится товарищ командир?
— Ничего не понадобится. Ложитесь спать.
Есть идти спать в кубрик. Гаврилов вышел, плотно и бесшумно прикрыв за собой дверь.
Маленькими глотками Калугин прихлебывал сладкий и терпкий чай. Ларионов залпом выпил полстакана, опять закурил. Опершись локтем на стол, Калугин рассматривал каюту.
Когда он был здесь в первый раз, на стоянке, стопки документов и книг, синие свертки кальки покрывали поверхность стола. Теперь все было убрано по-штормовому, лишь под толстым настольным стеклом темнело несколько фотографий.
— Я тогда спросил вас про Ольгу Петровну, — отрывисто сказал Ларионов. Это было так же неожиданно, как при первом разговоре. Калугин молча ждал. — Как ей там живется у вас? — Капитан-лейтенант взглянул на Калугина и снова зашагал по каюте. — Конечно, неуместный вопрос, но когда я узнал, что вы работаете вместе с ней... Так давно не видел ее... Как она выглядит, с вашей точки зрения? У нее, знаете ли, не крепкое здоровье, а работа машинистки... всегда сидеть согнувшись... До войны ей не приходилось служить. А теперь, я слышал, уходит домой очень поздно...
Оборвав фразу так же внезапно, как начал, капитан-лейтенант стал старательно вставлять новую сигарету в мундштук.
— Да, она работает много, не считается со временем, — сказал Калугин, и в памяти встал образ молодой молчаливой женщины, склонившейся над пишущей машинкой. — Но у нее подчас такой грустный, сосредоточенный вид. Товарищи говорили: ни разу не удалось убедить ее пойти в Дом флота, хотя раньше она очень любила танцевать.
— Да, — сказал Ларионов, ловивший каждое его слово с напряженным вниманием, даже слегка наклонившись вперед. — Раньше она любила танцевать. Она превосходно танцует...
Он снова резко оборвал:
— Вы случайно не знаете: Ольга Петровна не намеревается эвакуироваться в тыл? Женщинам сейчас здесь трудновато... особенно во время тревог...
— Нет, не знаю, — сказал Калугин. Капитан-лейтенант молчал, застыв в выжидательной позе. — К сожалению, затрудняюсь рассказать вам о ней что-либо еще. Я в этой редакции совсем недавно... — Калугин не смог побороть невольно возникшего вопроса: — Но если, товарищ капитан-лейтенант, вы так тревожитесь... Разве сами совсем не видаетесь с ней? «Громовой» часто стоит в базе.
— Мне кажется, ей было бы тяжело видеть меня, — тихо, через силу, сказал Ларионов.
Он порывисто допил чай, убрал стаканы в шкафчик, вновь зашагал по каюте. Его всегда спокойно-сосредоточенное лицо будто приобретало новые очертания. Будто новый, страстный, темпераментный облик проступал сквозь прежнюю оболочку.
— Кстати есть просьба. Завтра будем на суше. Когда в редакции увидитесь с ней, прошу не упоминать обо мне. Ни слова не говорить обо мне, о моих вопросах. Очень обяжете! — по-прежнему отрывисто продолжал Ларионов.
— Есть ничего не говорить о вас, — произнес удивленно Калугин.
— Этот чертов чай развязал мне язык. — Ларионов улыбнулся, нахмурился, провел ладонью по гладко выбритым щекам. — Когда не спишь четвертые сутки... А мне очень хотелось расспросить о ней... Я прошу вас потому, что у некоторых журналистов — вы извините — очень длинные языки. Раз в жизни я говорил с одним корреспондентом и потом прочитал такое... С тех пор опасаюсь журналистов... Извините...
— Уверяю вас, товарищ капитан-лейтенант, вы мало знаете наших журналистов, — резко сказал Калугин. Но тотчас сдержался, дружески улыбнулся хозяину. — Если вам не повезло в этом отношении, едва ли следует обобщать...
— Не сердитесь, — Ларионов дружески положил ему на плечо руку.
Совсем вплотную смотрели на Калугина светло-голубые, яркие, но очень усталые, обведенные воспаленными веками глаза.
Он постоял так несколько мгновений и отошел, сел в кресло перед столом.
— Лучше скажите, вам ничего не рассказывали обо мне? Вы знаете историю подводной лодки «Пятьсот три»?
— Лодки «Пятьсот три»? Нет, не знаю.
— Да, вы ведь, кажется, недавно на флоте?
— Я был корреспондентом на сухопутье. Совсем недавно пришел на корабли.
— Ясно, — сказал Ларионов. Он задумался, нахмурился, взял новую сигарету. — Ну, неважно, это не меняет дела... Дело в том, что я был помощником командира лодки «Пятьсот три», а Ольга Петровна — жена бывшего командира лодки.
Он говорил по-обычному размеренно и негромко, как о совсем незначительных вещах, но, уже присмотревшись к этому человеку, Калугин понимал, как волнуется капитан-лейтенант. Сделав одну глубокую затяжку, Ларионов притушил сигарету об извилину китового уха, смял сигарету, стал тщательно выбирать другую.
— Дело в том... — прежним бесстрастным тоном сказал Ларионов. — Бывший командир лодки Борис Крылов погиб в боевой операции в первые дни войны. Он был лучшим моим другом... так же, как его жена Оля. И случилось так, что она считает меня виновником гибели Бориса.
Он помолчал, дымя сигаретой.
— Оля не спит по ночам, — с болью в голосе сказал Ларионов, — уже много месяцев... Мне говорили... Я сам видел ночью щелки света в ее окне... Она до сих пор дожидается мужа...
Облокотясь на стол, несколько секунд он просидел неподвижно.
— Если не скучно, расскажу вам эту историю, так сказать, для ясности картины.
Он выдвинул ящик стола и протянул Калугину фотокарточку кабинетного формата.
Два морских офицера и женщина между ними глядели с глянцевой глади. Моряки, улыбаясь, сидели на стульях, женщина, стоя сзади, положила им руки на плечи.
Калугин сразу узнал Ольгу Петровну. Один из офицеров был Ларионов, с нарукавными нашивками лейтенанта, другой, массивный, широкоплечий моряк, с очень правильным, открытым и, несмотря на улыбку, строгим и гордым лицом.