Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.

Сикибу Мурасаки

Нака-но кими, 27 лет, — средняя дочь Восьмого принца, супруга принца Хёбукё

Дайсё (Каору), 27 лет, — сын Третьей принцессы и Касиваги (официально Гэндзи)

Дайнайки (Митисада) — ученый, близкий дому Каору

Левый министр (Югири), 53 года, — сын Гэндзи и Аои

Госпожа Тюдзё, госпожа Хитати, — мать Укифунэ

Вторая принцесса — дочь имп. Киндзё и имп-цы Акаси, супруга Каору

Принц Хёбукё не мог забыть той случайной встречи в вечерних сумерках. Судя по всему, незнакомка не имела высокого ранга, однако она была истинно прекрасна, и неспособный противиться искушениям принц чувствовал себя обманутым. Его возмущение по поводу этого в общем-то ничтожного

случая было столь велико, что он позволил себе высказать свое неудовольствие супруге.

— Такой жестокости я от вас не ожидал, — пенял он ей, а она, смущенная упреками: «Не лучше ли открыться ему?» — подумала, но решиться было не так-то просто… Нака-но кими знала, что девушку спрятал Дайсё и что его влекло к ней не праздное любопытство, а глубокое чувство, хотя вряд ли можно было надеяться, что он открыто признает ее своей супругой. Выдай она ему тайну, принц не замедлил бы ею воспользоваться. Он привык потворствовать своим прихотям и даже за простой прислужницей, почему-либо привлекшей его внимание, последовал бы в самое несообразное его званию место, только бы удовлетворить свое любопытство. А как эта особа давно уже владела его помыслами… Разумеется, кто-то другой мог рассказать принцу, где она скрывается, и тогда… Как ни жаль ей было обоих, остановить принца вряд ли удастся, обвинять же во всем станут именно ее, поэтому лучшее, что она может сделать, — остаться в стороне.

Так рассудив, Нака-но кими не стала ничего говорить супругу, хотя страдания его возбуждали в ней глубокое сочувствие. Притворяться и обманывать она не умела, поэтому предпочитала молчать, затаив обиду глубоко в сердце — словом, вела себя так, как повела бы себя на ее месте любая ревнивая супруга.

Дайсё же, перевезя девушку в Удзи, вздохнул с облегчением. Необходимость оставлять ее надолго одну тяготила его, но человек столь высокого звания не может разъезжать повсюду, руководствуясь лишь собственными желаниями, и ездить в Удзи ему было еще труднее, чем если бы этот путь был под запретом богов (481). «Пройдет время, и все уладится, — успокаивал себя Дайсё. — Разве не мечтал я о женщине, которая ждала бы меня в этом горном жилище? Надеюсь, что мне удастся под каким-нибудь благовидным предлогом провести с ней несколько спокойных, тихих дней. А пока ее местопребывание должно оставаться тайной для всех, тогда и она будет чувствовать себя в безопасности, и мне удастся избежать сплетен. Если же я сразу перевезу ее в столицу, наверняка пойдут пересуды, люди станут спрашивать: "Кто она, откуда?", а это противоречит моему замыслу. К тому же супруга принца Хёбукё, узнав, что я увез девушку в Удзи, решит, будто я забыл…» Так он думал и передумывал, по обыкновению своему стараясь учесть все возможности и предусмотреть все последствия. Вместе с тем, подыскав в столице подходящее жилище, начал тайно его перестраивать.

Хотя в те дни у Дайсё почти не оставалось досуга, он по-прежнему полагал своим долгом входить во все нужды Нака-но кими. Многим ее дамам такое внимание казалось подозрительным, но сама она, успевшая за последние годы приобрести некоторый житейский опыт, была искренне тронута его преданностью. «Вот пример истинной верности, — думала она. — Память о прошлом до сих пор не изгладилась в его сердце, и чувства не потускнели…»

С годами Дайсё становился все прекраснее, и велико было его влияние в мире. Невольно сравнивая его с принцем, в сердечном непостоянстве которого она успела убедиться, Нака-но кими беспрестанно сетовала на судьбу. «Предвидел ли кто-нибудь, что моя жизнь сложится именно таким образом? — спрашивала она себя. — Сестра желала мне иной участи, отчего же я оказалась связанной с человеком, вовлекшим меня в бездну уныния?»

Однако она не решалась принимать Дайсё так часто, как ей хотелось. Былые времена остались далеко позади, и мало кому были известны истинные обстоятельства ее жизни. Будь Дайсё человеком невысокого звания, его стремление поддерживать столь давнюю связь вряд ли кого-то удивило бы, [57] но при том положении, которое он занимал в мире… Понимая, что столь необычные отношения могут навлечь на нее осуждение молвы, и устав от постоянных подозрений супруга, Нака-но кими старалась держать Дайсё в отдалении,

однако его чувства к ней так и не переменились.

57

...стремление поддерживать столь давнюю связь вряд ли кого-то удивило бы... — Каору (будь он человеком низкого звания) мог бы ходить в дом Нака-но кими, желая заручиться ее покровительством.

Ветреный нрав принца доставлял Нака-но кими немало огорчений, но, по мере того как рос и хорошел ее маленький сын, привязанность к ней супруга увеличивалась. Полагая, что вряд ли другая женщина может подарить ему столь же прелестное дитя, принц не упускал случая изъявлять Нака-но кими свою благосклонность и имел к ней доверенность, о какой дочь Левого министра и мечтать не смела. Так что в настоящее время у Нака-но кими не было причин жаловаться.

Однажды в самом начале Первой луны принц на половине госпожи играл с маленьким сыном, которому пошел уже второй год. Около полудня в покоях появилась девочка-служанка с письмом, свернутым в довольно толстый свиток, покрытый тонкой зеленой бумагой. Помимо письма она держала в руках ветку сосны с привязанной к ней «бородатой» корзинкой и еще одно письмо, сложенное официальным образом. Ничуть не смущаясь, она сразу же подбежала к госпоже.

— Это еще откуда? — спросил принц.

— Это из Удзи прислали госпоже Таю. Гонец не мог ее найти, и я решила принести все прямо сюда. Я ведь знаю, что госпожа изволит сама читать эти письма, — выпалила девочка и добавила:

— Посмотрите, корзинка-то металлическая. [58] А уж ветка-то как хорошо сделана, будто настоящая.

Лицо ее светилось радостью, и принц, улыбнувшись в ответ, попросил:

— Ну раз так, дай мне, я тоже хочу полюбоваться…

— А письмо отнеси Таю, — с трудом справившись с замешательством, сказала Нака-но кими.

58

...корзинка-то металлическая... — корзинки часто покрывались узором из медной проволоки.

Приметив, что она покраснела, принц подумал: «Уж не от Дайсё ли это послание? Не похоже, чтобы оно было от мужчины, но кто знает… Девочка сказала, что письмо принесли из Удзи, но это лишь подтверждает мои подозрения». Он взял свиток, и сердце его мучительно сжалось: «А что, если и в самом деле…»

— Вы будете очень сердиться, если я прочту это письмо? — спросил он.

— Я всегда полагала, что неприлично читать чужие письма, — ответила Нака-но кими. — Мало ли что женщины могут писать друг другу.

Ей удалось не выдать своего волнения, и принц, заявив: «Что же, посмотрим, что пишут друг другу женщины», — развернул письмо. Судя по всему, особа, его написавшая, была очень молода.

«Я давно не писала к Вам, а тем временем год подошел к концу. Здесь в горах так уныло, и нет просвета в весенней дымке над вершинами…» (482, 483).

Сбоку же было приписано: «Мне хотелось что-нибудь подарить Вашему сыну. Я понимаю, сколь ничтожны мои дары, и все же…»

Почерк был довольно заурядным, но принц долго разглядывал письмо, силясь догадаться, от кого оно. Затем он развернул второе — почерк снова был женским.

«Как изволит поживать Ваша госпожа в новом году? Надеюсь, что и Вам эти дни принесли немало радостей. Мы живем в прекрасном доме и ни в чем не нуждаемся, но все-таки кажется, что нашей юной госпоже не пристало жить в такой глуши. Если бы она могла иногда приезжать к вам… Право, чем скучать целыми днями в одиночестве… Однако, она так напугана после того случая, что и думать об этом не хочет. Маленькому господину госпожа посылает новогодние молоточки. [59] Покажите ему, когда рядом не будет принца».

59

Новогодние молоточки. — Молоточки из слоновой кости или из дерева с привязанными к ним пятицветными шнурами служили для изгнания злых духов.