Повесть о горячем сердце
Шрифт:
– В доме должно всегда пахнуть хлебом, душа моя. Запомни это на всю жизнь! Если в доме не будет пахнуть хлебом, в нём будет пахнуть одиночеством.
Бабушка наливала мне стакан молока или чая, ставила на стол плетёную вазочку с тёплыми булочками, и это был самый лучший в мире полдник. Булочки с корицей и яблоками, ватрушки с творогом и изюмом, пирог с капустой – бабушка чудесно освоила дрожжевое тесто, и иногда, когда я приходила из школы пораньше, мне выпадало счастье лепить пирожки. Пирожки выходили корявые, но бабушка никогда не переделывала их и не старалась облагородить. Зато, когда за стол садился папа, он видел, что я приложила
– Это же надо! А Тыковка-то у нас – потрясающий повар-кулинар!
Когда бабушку положили в больницу, а это было ещё до прихода в семью Лизы, в нашем доме на самом деле запахло одиночеством. Папа договорился с соседкой, тётей Светой, которая забирала меня из школы, приводила к себе домой, но там пахло борщом и котлетами, а не сдобой.
Тётя Света жила с дядей Мишей, но детей у них не было. Однажды я слышала, как тётя Света рассказывала бабушке за чашкой чая, что она сделала что-то такое, отчего у неё не может быть детей. На вопрос бабушки: «Зачем же вы это сделали, Светлана?» – тётя Света ответила, что была дурой и что очень жалеет. И потом она рассказала, что потеряла много крови и чуть не умерла. И что дядя Миша, её муж, долго пил. А потом они даже лечились, но дети никак не получались. И тогда бабушка сказала: «Вам должно быть очень одиноко, душа моя…», и тётя Света заплакала. Я иногда подслушивала взрослые разговоры, и, когда бабушка заставала меня за этим занятием, она строго говорила:
– Мария Борисовна! Подслушивать чужие разговоры – это всё равно что читать чужие письма. Или это всё равно что влезть в чужой карман. Воспитанные люди никогда себе этого не позволяют.
Когда бабушка на меня сердилась, она называла меня по имени-отчеству, а когда очень сердилась, добавляла фамилию. Тогда это звучало совсем страшно:
– Мария Борисовна Берман! Как вам не стыдно! Почему вы скрыли, что здесь опять были ваши друзья и съели всю колбасу и весь хлеб? И почему одна банка, в которой находилось вишнёвое варенье, оказалась пустой? Я просила вас предупреждать меня об этих визитах! Но что страшнее всего: почему моя новая шляпа лежит не там, где я её положила?
И тогда мне пришлось рассказать бабушке, что мы с девчонками пришли немного поиграть в дочки-матери и по сюжету у нас был обед. А вот чтобы кто-то был мамой, нужно было надеть бабушкину шляпу. А иначе как мама будет отличаться от всех нас, если мы одноклассницы? Бабушка торжественно водворяла свою шляпу на место, а мне назидательно говорила:
– И всё же я попросила бы вас, душа моя, сообщать мне об этих визитах заранее. А сейчас я пошла в магазин за новой колбасой и новым хлебом. Иначе на завтрак мне нечем будет вас с папой кормить.
Глава четвёртая
День рождения
Итак, одиночества я боялась даже больше, чем Анну Генриховну. Или так же. Только Анна Генриховна была вполне осязаема, а настоящее одиночество я всегда видела в глазах у папы, когда он смотрел на мамину фотографию. Бабушка как-то мне сказала, глядя на папу, когда он смотрел на мамин портрет, висящий на стене:
– Смотри, душа моя, как он несчастен… как одинок…
Бабушка никогда не плакала, даже в день моего рождения: день моего рождения был днём маминой смерти. Поэтому мы вовсе не праздновали этот день. А чтобы я не чувствовала себя изгоем, мы не праздновали ничей день рождения: ни папин, ни бабушкин. Каждый год, просыпаясь в этот день, я находила на тумбочке, стоявшей возле моей кровати, вазочку с нарциссами. Я родилась в марте, и эти цветы уже продавали на базаре, а это были любимые мамины цветы.
До школы я считала, что так и нужно жить, не празднуя дни рождения, хотя с удовольствием ходила на дни рождения своих дворовых подруг. Но когда я пришла в первый класс, поняла, что эта традиция нашей семьи была скорее исключением, чем правилом.
Дети приносили в школу конфеты, все кричали: «С днём рождения!», и я стала ждать свой день рождения, чтобы отпраздновать его в школе.
Я ужасно боялась огорчить папу и бабушку, поэтому не могла так запросто подойти и сказать им: «Послушайте, дорогие мои папа и бабушка! Мне нужны конфеты, чтобы отпраздновать свой день рождения». Много раз проговаривая про себя эту фразу, я так и не решилась подойти ни к папе, ни к бабушке и, когда наступил долгожданный день, поплелась в школу в расстроенных чувствах.
В моём первом «А» классе все знали, что у меня день рождения. На стенде висела моя фотография, а над ней красовалась надпись: «Поздравляем!».
Надпись предназначалась для всех, а фотографии менялись в зависимости от именинников.
Я вошла в класс, и все дети дружно выстроились. Елена Михайловна, учитель нашего первого «А» класса, взмахнула рукой, и все ребята дружно три раза прокричали: «Поздравляем!»
Я стояла красная как рак и чуть не плакала.
– Ну, Машенька, что же ты молчишь? Ответь ребятам! И угощай, пока звонок не прозвенел.
– Мне нечем угощать, Елена Михайловна.
– Ты забыла конфеты дома? – протянула мне соломинку Елена Михайловна.
– Да, забыла, – чуть слышно сказала я.
– Ничего страшного, садись. Начинаем урок, дети…
Этот день был худшим днём в моей жизни. На перемене ребята окружили меня и стали дразнить: «Машка-бедняжка, Машка-забывашка», а я стояла и беззвучно рыдала. Слёзы текли по моим щекам, скатывались на белый воротничок. Те же, что попадали в рот, я глотала. И только Сашка Макаров стоял в стороне, с жалостью глядя на меня, на этот безумный хоровод, и молчал. Сашка тоже не принёс конфеты на свой день рождения. И в тот момент я была благодарна Сашке за то, что он не встал вместе со всеми и не кричал мне обидные слова. Тогда я ещё не знала, что у Сашки пьющие родители и что конфеты он ел только в школе, когда кто-то праздновал свой день рождения.
Елена Михайловна вошла в класс, когда моё сердце готово было разорваться от горя. В руках у неё был кулёк с конфетами.
– Машенька, – торжественно произнесла она, – что же ты стоишь как вкопанная? Твой папа принёс конфеты, которые ты забыла дома. Иди угощай ребят.
На ватных ногах я подошла к Елене Михайловне и взглянула в её глаза. Когда она купила эти конфеты? Или не купила? Или на самом деле их принёс папа? Много вопросов, слишком много…
Глотая слёзы, я взяла кулёк и стала угощать притихший класс.
И тогда Елена Михайловна сказала:
– А теперь все быстро извинились перед Машей. Немедленно. И чтобы я больше никогда не наблюдала такое бесчинство. Вы – советские дети, а советские дети всегда помогают друг другу.
Все стали подходить ко мне и извиняться, а я всё продолжала плакать. От жалости к себе, от стыда, от боли, от благодарности – сама не понимала, почему я стояла и плакала.
От всего пережитого у меня поднялась температура, и Елена Михайловна позвонила бабушке.