Повесть о красном галстуке
Шрифт:
— Фашисты! Иначе не могут…
Новый удар свалил его с ног. От удара о землю из ушей хлынула кровь. Фашист наставил автомат. Еще миг — и раздастся выстрел. Не раздумывая, Юра бросился к старшине, заслонил его собой. Ему на помощь пришел Прохоров. Вдвоем они подняли отяжелевшего Бондаренко и повели. Немец цокнул языком и отошел в сторону.
Пленных вели к железной дороге. Сзади раздались выстрелы. Юра оглянулся. Несколько фашистов в упор стреляли в лежащих на земле людей.
— Раненых добивают. Сволочи! — сквозь зубы процедил Прохоров.
ГЛАВА
Лагерь для советских военнопленных был расположен на большом покатом бугре и обнесен колючей проволокой. Сторожевые вышки с пулеметами и прожекторами четко выделялись на фоне голубого неба. Под бугром — ржаное поле. И только вдали — большой лесной массив. Тот самый лес, до которого пытались добраться советские бойцы. Прикидывая до него расстояние, Иван Бондаренко глубоко вздохнул и посмотрел на Юру. Он чувствовал себя перед ним виноватым: не сумел убедить мальчика остаться на свободе.
Около ворот пленных остановили. Навстречу вышел капитан. К нему подскочил молоденький обер-лейтенант, что-то бодро доложил. Указал на советского лейтенанта. Капитан кивнул головой. Два немецких солдата схватили Коваля и увели. Больше его никто не видел.
Остальных обыскали и втолкнули в ворота. Не стали обыскивать только Юру: мал еще, чтобы его опасаться.
— Зря ты за нами увязался, — упрекнул Прохоров Юру. — Видишь, куда угодили.
— Не пугай, — остановил его Бондаренко. — Не велика крепость, убежим. Вон нас сколько, и лес близко. Только бы до него добраться, а там днем с огнем не сыщешь. Приличный отряд можно сколотить.
Тоска овладела Юрой. Через колючую проволоку смотрел он на голубое небо, на колосившееся поле, на спасительный лес, куда не успели добраться. Юра понимал, что Бондаренко успокаивал их, вселяя надежду, а на самом деле не так-то просто отсюда выбраться.
Там, за этим полем, за лесом были наши, была линия фронта, шли бои. А здесь стонали раненые, взывали о помощи, просили пить, умоляли хоть как-то облегчить страдания, проклинали фашистов, грозили отомстить.
Смотреть на муки людей, чувствовать, что не можешь им помочь, было нестерпимо тяжело. Но Юра не жалел, что он здесь. Ведь он не бросил товарищей в беде — ради своей свободы, не струсил, и потому совесть его чиста. Вспомнил про красный галстук, порадовался ему.
Бондаренко опустился на землю рядом с белоголовым бойцом. Около него сели и Юра с Прохоровым. Боец поправил на голове потемневшую от крови и пыли повязку, спросил спокойно:
— Где они вас, старшина, накрыли? Тоже у леса?
— Да нет, за насыпью. Оружие у нас было, а патронов нема. И раненые почти все. Легко с нами разделались. Ну, ничего, злее будем.
— А ты давно здесь? — спросил Прохоров.
— Третий день жаримся на солнце. Вчера какой-то бурдой накормили, сегодня горсточку распаренной пшеницы дали. До завтра кормить не будут, — он поморщился от боли. — Как со скотиной обращаются. Подавились бы сами этой едой!
К ним повернулся раненный в руку сержант:
— Пшеничку даже не посолили, фрицы поганые!
— Не паникуй, Лукьянов! Смотри, нас сколько. Навалимся разом — не
— С кем же ты, Телегин, навалишься? — усмехнулся сержант. — С такими же инвалидами, как ты да я?! Забыл, как позавчера из этих пулеметиков наших уложили? До проволоки не добежали… Лично я на рожон не полезу.
— Ладно, поживем — увидим, — миролюбиво ответил Телегин.
Вдоль колючей проволоки с овчарками на поводке не спеша прохаживалась охрана. За воротами дымилась кухня, слышался веселый немецкий смех. Фашисты чувствовали себя по-праздничному.
Метрах в тридцати от проволочного ограждения Юра заметил несколько необычных строений, собранных из деревянных щитов. Время от времени туда заходили раненые. Туалеты, догадался он.
Стоял полдень. Солнце палило нещадно. Спрятаться было некуда: навесов не хватало. Люди маялись на солнце, мучились от ран, очень хотели пить.
Бондаренко протянул Юре носовой платок с завязанными уголками.
— Прикрой голову, чтоб солнечный удар не хватил.
Юра натянул на голову платок, благодарно посмотрел на старшину. Тот нагнулся к нему, прошептал:
— Партбилет не потерял?
— Нет-нет, что вы! Могу показать, в красный галстук завернул. — Юра даже расстегнул рубашку.
— Не надо… Пусть у тебя хранится.
— А с гранатой что делать?
— С какой гранатой?!
— Какая была. — Юра нащупал «лимонку», прижал к себе.
Бондаренко не растерялся:
— Вот что, двигайся ближе. Выроем ямку, в нее и спрячем.
Юра придвинулся, вместе выкопали небольшую лунку, положили в нее «лимонку», присыпали землей.
— Вот и все, — сказал Бондаренко. — Так надежнее будет.
Лег на спину, прикрыв собой гранату, задумался. Побег из плена стал ближе, ощутимей. Прохоров все видел и, выждав удобный момент, шепнул:
— С одной вряд ли прорвемся. Народ надо поднимать. Фрицев здесь не так много. Оружие у них захватим.
— Ты прав. Но сначала оглядимся. Не на всякого положиться можно. Не каждый жизнью рисковать станет…
Лежали на горячей земле. Думали о побеге. Сколько так прошло времени, никто не знает. Наконец Прохоров нарушил молчание:
— Эх, сейчас бы кружечку ключевой водицы, да краюху свеженького хлебца с солью!
У Юры сохранились два сухарика, которые дал ему безногий Федот. Юра берег их на черный день. Хотя какой он, этот черный день и когда будет, не знал. А сейчас почему-то решил, что этот день настал. Юра вынул из кармана оба сухарика, разломил каждый на три части. Всем досталось по два небольших кусочка. Но и этому были рады. Спасибо тебе, дорогой Федот!
Свою долю Юра проглотил мигом, хотя и старался тянуть удовольствие подольше, сосал каждый кусочек как леденец.
…Надвигалась ночь. Жара спадала. Постепенно стихали стоны. Голодные, измученные люди засыпали на жесткой остывающей земле под открытым небом. Никто из них не знал, что многие скоро погибнут здесь под пулеметным огнем, что многих немцы настигнут в лесу и зверски расправятся с ними. Но это потом. А сейчас засыпали с надеждой, что завтрашний день принесет им радость избавления.