Повесть о падающих яблоках
Шрифт:
– Можно войти, Рейчел?
Ответа не последовало. Тогда Лёлька тихонечко приоткрыла дверь и увидела, что Рейчел, уткнувшись в подушку, горько плачет. Лелька подошла, молча обняла девочку, и та, обхватив Лёльку за шею, прошептала сквозь слёзы: «Скажи, Лёля, я – красивая?» «Конечно, маленькая моя, ты самая красивая!» – ответила Лёлька, гладя Рейчел по голове. «Да нет, я не о том… Я понимаю, для тебя и для мамы – да, а вот для мальчика… В меня можно влюбиться?»
«Конечно можно, глупенькая. И, поверь мне, очень скоро так оно и будет – в тебя влюбится самый лучший парень на свете!»
«Правда? – Рейчел всхлипнула, – а я думала, что никто меня не полюбит. Мне ведь скоро шестнадцать, а я ещё даже не целовалась ни разу по-настоящему… Леля, а ты меня очень любишь?»
«Что за вопрос, солнышко? Конечно, люблю».
«А мама говорит, это потому, что у тебя своих детей нет. Чужих любить легко – никаких забот, а вот своих – труднее всего. Ой, прости, прости пожалуйста, я не хотела тебя обидеть». Рейчел ещё крепче обняла Лёльку и вскоре уснула, успокоенная. А Лёлька потом долго не могла уснуть, пытаясь разобраться в себе, в своих чувствах к Рейчел. Она действительно всей душой полюбила эту взбалмошную и колючую девочку, безошибочно угадав под внешней грубостью и заносчивостью доверчивое, ранимое сердечко. Оттого ли это произошло, что своего ребёнка не было или по каким-то другим причинам, Лёльке было неважно. Рейчел стала для неё и дочерью и, как ни странно – подругой. Ведь только ей Лёлька могла теперь рассказать то, о чём Соне уже никогда бы не рассказала.
Приближалось девятое января – день рождения Рейчел, и Лёлька никак не могла придумать, что бы такое ей подарить. У Рейчел было всё, о чем только может мечтать девочка в её возрасте. Зная об её увлечении тату, Лёлька решила оплатить дорогую цветную наколку в виде дракона с огромной огнедышащей пастью. Девчонка была на седьмом небе от радости. Дома она гордо продефилировала перед Соней с оголённым плечом, где и разместился красавец-дракоша, и умчалась в свою комнату. Соня же пришла в ярость.
– Ну, мать, ты даёшь! Я тебе наличные зачем выдавала? На карманные расходы. А ты на что тратишься? Да и где это видано, чтобы прислуга делала подарки детям хозяев?!
– Я не прислуга, Соня, – побледнев, возмутилась Лёлька.
– А кто же ты, позволь узнать? Может быть, английская королева здесь у меня посуду моет? Королевские подарки моей дочке делает, а я и не знаю, что сказать, Ваше Величество. – Соня склонилась в издевательском реверансе. – Деньги транжиришь? У моей дочери есть всё!
– Мне хотелось девочке сделать приятное, что в этом такого? Да и не твоё это дело, на что я трачу свои деньги.
– Нет, дорогая, это как раз моё дело. Я же для тебя стараюсь, как ты понять не можешь? Что у вас у русских за манеры такие, вечно лезете со своей душой нараспашку.
Лелька встала, вышла на кухню и принялась загружать грязную посуду в машину, но Соня не унималась.
– Чего ты фыркаешь? Подумала бы лучше о своей матери. Учти, будешь и дальше так себя вести – никогда не приживёшься здесь. Мало ли, что было когда-то, сейчас это не имеет значения. Подругами мы были «там» и в детстве, пойми! Нет, странный вы народ, «совки».
Лелька достала моющее средство, залила его в дозатор и запустила машину. Затем, резко развернувшись, спросила:
– Давно ли ты перестала быть «совком»? Видимо, давненько, а может, память у тебя короткой оказалась. Иначе, ты бы не забыла, как мы жили в одной квартире, как ездили к моей бабушке на дачу. …А ещё ты бы не забыла наш двор, нашу улицу. Плохо тебе тогда жилось, Сонечка? Отчего же ты ревела белугой, когда уезжала, а? Отчего письма мне писала на полтетрадки? Теперь я понимаю, почему ты вдруг замолчала – ни одного письма, – в израильтянку превратилась.
– Хватит! Устроила мне здесь вечер воспоминаний. – Соня отвернулась и подошла к окну, чтобы скрыть непрошеные слёзы.
– Да нет, Сонечка, ты послушай. Может и вспомнишь свою жизнь в «совке»; конечно, в ней было и плохое, но хорошего, светлого было куда больше. Так зачем же ты открещиваешься от своего прошлого, ведь это твоё детство, твоя юность, Соня. Стыдно тебе, что ты из «совка»? Только чего же здесь стыдиться.
– А ты думаешь, мне легко здесь было. Это Рейчел моя – сабра [5], а я была «оля хадаша», тебе не понять, что это такое. Я была такая же дура, как и ты, тоже бегала со своей русской душой нараспашку. А мне говорили: убирайся в свой занюханный совок, жидовка. Это я сейчас поумнела, а тогда мне очень тяжело было. Вот я и хочу, чтобы ты сразу знала, как здесь надо вести себя, иначе – в люди не выбиться.
– Ладно, Соня, – Лёлька подошла к подруге, обняла её и вытерла выступившие слёзы, – через три дня я уезжаю, ты там вычти всё, что я должна тебе. Спасибо тебе, несмотря ни на что. А с переездом повременю, – вряд ли я приживусь здесь. Я хоть и еврейка, да душа у меня – русская, это ты правильно сказала.
– Я хотела спросить, что тебе в подарок купить? Или, может деньги лучше? – Соня отстранилась, но тон был совсем другим, примирительным, даже заискивающим.
– Нет уж, Сонечка, лучше что-нибудь купи; всё равно, что – я буду рада любому подарку, память всё-таки, – Лёлька вздохнула, – слушай, я завтра не пойду в ресторан, хорошо? Ну что я там буду делать?
– Мне всё равно. – Соня пожала плечами. – Но вот Рейчел… Она может обидеться. Знаешь, я даже ревную немножко её к тебе. И почему ты не завела себе ребёнка, ведь была возможность. Из тебя бы вышла замечательная мама. А в ресторан тебе придётся пойти, я себе представляю, как Рейчел отреагирует на твой отказ».
– Потому что завести можно собаку… Или кошку. И это тоже ответственность большая. А дети должны рождаться в любви.
Рейчел чуть не расплакалась, когда узнала, что Лёлька не хочет идти в ресторан, поэтому пришлось пойти. Гостей было много – в основном друзья Рейчел, но были и знакомые Сони. Ави, отец именинницы, приехал с опозданием, поздравил дочь, что-то сказал Соне и уехал.
Почти весь вечер Лёлька просидела за столиком, наблюдая за гостями. Все веселились от души, вот только одна девушка почему-то не принимала участия во всеобщем веселье и тоже сидела одна за соседним столиком. Лёлька встретилась с ней взглядом, и её поразили глаза девушки, совершенно безжизненные, пустые. Девушка встала и направилась к выходу, и тут Лёлька заметила под столиком забытую сумку. Она окликнула девушку, но та лишь ускорила шаг, хотя музыка в этот миг не играла, и крик Лёлькин она наверняка слышала. Лелька ещё раз посмотрела на сумку, и тут в голове у неё что-то щёлкнуло, словно сложилась недавно увиденное ею: автобусная остановка, кем-то забытая сумка, взрыв… звон разбитых стёкол, чёрный дым, крики раненых, кровь… Лёлька тогда находилась как раз на этой остановке, – ждала автобус, чтобы поехать в гости к маминой бывшей сотруднице, которая теперь жила в Израиле. Страшная догадка пронзила Лельку. Она вскочила из-за столика, но в этот момент к ней подбежала Рейчел.