Повесть о падающих яблоках
Шрифт:
– Угадала, – повторила мать, – да вот, угодила ли?
– Конечно, мам. Разве сама не видишь?
Маруся ещё немного покрутилась перед зеркалом, сняла платье и повесила в шкаф.
Когда собирались уезжать, мать насыпала полную корзину яблок.
– Зачем, мам? Тяжело… Что я, яблок не куплю себе? Есть там у нас яблоки, какие хочешь.
– Таких нет. Коричные, доченька. Очень ты их в детстве любила. Всё спрашивала: зачем яблоки так часто с яблоньки падают…
Часто – да близко, рядышком. А вы вот с Иваном далеко друг от дружки упали, да и от меня тоже. Один – рядом, да дальше некуда, чужак чужаком. Другая – далеко. А я – как та старая яблонька, вот-вот подломлюсь да и засохну.
И Маруся взяла корзину, не смогла не взять.
А вот о платье вспомнила только в автобусе, вспомнила, и сразу как-то всё похолодело внутри. Представила, как мать открывает шкаф, как достаёт оттуда платье и плачет.
Дома ждала телеграмма о смерти матери.
А завтра сороковины – сорок дней.
От автобусной остановки идти было недалеко. Калитка скрипнула жалобно, надрывно, и Маруся погладила ржавую щеколду.
Дом спал. Мрачные подслеповатые окна под насупленными наличниками-бровями даже не дрогнули. Марусе показалось, что она слышит дыхание спящего дома – тяжёлое, прерывистое.
Замок действительно был новым, и ключа на обычном месте – под половичком – не было.
Снова скрипнула калитка. Маруся обернулась и увидела брата.
– Так и знал, что с утра примчишься – не усидишь на месте. Чего всполошилась, могла бы и в обед приехать.
– Замок поменял…
Иван присел на порожек, закурил.
– Да сволочь какая-то повадилась. Как ни приду – на веранде дверь настежь, бутылки, мусор, грязь. Вот и сменил замок. Хорошо, что в комнаты не влезли.
Он протянул ключ Марусе.
– На вот.
Маруся вошла в дом. Почувствовала, как его дыхание стало ровнее и тише.
Проснулся…
Узнал.
Она открыла вторую дверь, ведущую в зимнюю кухню, прошла через большую комнату – к светло-ореховому платяному шкафу, который стоял в спальне матери.
Платье висело там, где Маруся его повесила, между синим байковым халатом и пушистой вязанкой.
– Вещи раздай – пускай люди носят. После сорока дней можно. Я только платье возьму.
И платок пуховый.
И ключ положи, пожалуйста, на старое место – под половик.
Маруся на миг прижала платье к лицу и почувствовала нежный, волнующий запах. Яблоки…
– Так ведь старый платок… Ты… правда решила отказаться от дома? – брат в глаза не смотрел.
– Правда. Перебирались бы – жили, сколько можно по чужим углам ютиться. Юрка уже вырос, а дома своего не знает.
Я ещё икону возьму. Вот эту, маленькую. Мама говорила, что она в один год со мной в доме появилась.
– Бери, конечно, на что они нам. Мы ж неверующие.
Маруся завернула икону в платок, уложила в сумочку.
– В церковь отдайте, неверующие. Но одну оставьте. Не для себя, это ему – дому нужно. Я на кладбище, там и в церковь забегу, и как раз к автобусу успею. Прощай, Иван.
– Погоди. А стол как же? Надо же помянуть мать. Анюта столько всего наготовила.
– Вот и помянете. Но здесь – в доме – не напиваться. И Анюте своей скажи: узнаю, что попойка была на поминках, дом подарю чужим людям.
– Не пьём мы. Знаешь ведь…
– Знаю. Это я так, по привычке. Прости, Ванюша.
Она прижалась к плечу брата, и плечо это показалось на миг таким же родным и надёжным как в детстве.
Сидя в тёплом салоне автобуса, Маруся никак не могла отогреть руки – холод и сырость кладбищенского креста не исчезали, пронизывали изнутри всё тело странным ознобом.
Утром она проснулась с давно забытым ощущением лёгкости, предчувствия чего-то хорошего. Надела платье, покрутилась перед зеркалом. Немного не по сезону, ну да ладно – плащ можно набросить.
Молодящаяся из последних сил секретарша начальника Аллочка, при виде Маруси оживилась:
– Обновка! Тебе, оказывается, очень идут платья. Слушай, а что за духи? Что-то знакомое, а вот названия вспомнить не могу. Французские?
– Так пахнут яблоки после дождя. Падающие яблоки…
Свет в окне
Одесскому дворику и славным его обитателям – настоящим одесситам посвящается
Время уже давным-давно перевалило за полночь.
Переполненная молочно-жёлтым, густым светом луна щедро проливала его излишки на спящий Город.
Дома меняли очертания, ветхость и запустение стирались, трещины на фасадах становились не так заметны, а балконы, мансарды и водосточные трубы принимали совершенно фантастический вид. Оживали львы и грифоны, атланты и кариатиды, витая ковка старых ворот змеилась виноградной лозой, и повсюду, даже в самых маленьких двориках чувствовалась близость моря. Никогда и нигде ни с чем не спутать этот запах: остывающий и отдающий своё тепло песок, просоленные пирсы и причалы, и тина, разбросанная и источающая свежий йодистый аромат.
Может оттого и казался Город огромным плавучим островом.
Вот-вот поднимутся паруса, примчится попутный ветер-бродяга, наполнит их, и отправится остров в дальнее плаванье и будет плыть до тех пор, пока ветер не умчится далеко-далеко.
И спящий Город станет ждать следующего залётного ветерка.
А жители, ни о чём не подозревая, будут ходить в школу и на работу, ссориться по мелочам и мириться.
Они будут пить по утрам чай либо кофе, обсуждать последние новости, таскать с рынка первые дары пока ещё плодородной земли и водку из ближайшего киоска-батискафа. У них будут рождаться дети.