Повесть о падающих яблоках
Шрифт:
– Нет, конечно. Но вот я нынешней зимой пошла на встречу с современным и очень модным писателем. А он оказался… ненастоящим.
– Это как?
– Ну… то, как он себя вёл. Как говорил. Ничего в нём не было от написанного им.
Писатель должен соответствовать тому, о чём пишет. И речь его должна быть особенной, не убогой… не современной. Если в книгах язык правильный, чистый, а в жизни человек «печёт блины» на каждом слове, то что-то здесь не то.
– Согласна. Но ведь ты говоришь правильно. И ты веришь в чудеса, в то, что они случаются.
–
– В бутылочную почту, например. Ты же бросила бутылку с письмом в море. И веришь в мои секреты.
– Нет, Марта, этого мало. Писатель должен быть личностью необыкновенной. И судьба у него должна быть необыкновенная. Он должен жить на грани двух миров, понимаешь… Обыденного и того, в который обычным людям можно попасть только через книги, написанные им.
Марта улыбалась. Она, несмотря на огромную разницу в возрасте, чем-то неуловимо напоминала мне Катю, обитавшую теперь на другом конце Земли. С ней было просто, можно было говорить обо всём, не боясь, что тебя не поймут или поймут неправильно. Можно было быть собой. А это неслыханная роскошь по нынешним временам.
В странном доме, на улице со странным названием, мне было зыбко, тревожно и в то же время легко, свободно и хорошо.
И казалось, что повесть, написанная разными людьми, написана одним, хорошо знакомым мне человеком, и что всего этого: дома, Марты, комнаты в мансарде, стены с неоконченной повестью – самого городка этого не существует в действительности, что утром я проснусь в своей комнате, и всё это забудется, как забываются самые невероятные, фантастические сны.
Накануне моего отъезда мы долго гуляли у моря, я показывала Марте, как могу вызывать ветер, поднимая широкий рукав рубашки.
– Не шути с ветрами, – попросила вдруг она. – Если ты веришь в то, что можешь ими повелевать, значит так и есть, и когда-нибудь они прилетят и за тобой.
– Зачем я им?
– Повелевать. Они не могут без повелителя. Им может быть только тот, кто верит в них.
Марта так серьёзно говорила об этом, что я испугалась.
– Да это не я, это всё рубашка. И называется она трамонтана – как ветер, как твоя улица. И вообще, всё это – сказки.
А вечером мы долго сидели на кухне. Молодое вино, брынза, базилик и поздние помидоры, только что сорванные с грядки, хлеб из ржаной муки грубого помола, который Марта пекла сама, – всё это было настолько привычным, настолько моим, что я уже и не удивлялась ничему, хотя до приезда сюда брынзу и вино на дух не переносила.
– Скажите, а я действительно первая женщина среди ваших постояльцев?
– И последняя. Опять выкаешь… – только теперь мне удалось рассмотреть необычный цвет глаз Марты – золотой, как молодое вино из алычи. – Скоро похолодает, если и придётся сдавать комнату, то только в доме. Ту самую, где окно выходит на горную тропинку. А ты… ты бы хотела ещё раз оказаться здесь?
– Мне бы очень хотелось этого.
– Мне тоже. Комната в мансарде будет твоей. Всегда. Где бы я ни жила. Ведь теперь ты знаешь секрет Розы Ветров.
– А кроме меня?
– Только двое: я и Григ.
– Ты называешь его так, потому что похожа на Сольвейг?
– Потому что полное его имя – Григорий, – всё гораздо прозаичнее. Даже у тех, кто живёт на грани.
Я поднялась к себе, когда уже совсем рассвело. Вещи были уложены с вечера. Спать совершенно не хотелось, а до автобуса оставалось целых пять часов. Мне вдруг захотелось попрощаться с морем, и чтобы не будить Марту, я решила выйти через сад.
Всё произошло так быстро, что я даже не успела испугаться: моя рука оказалась в центре Розы, там что-то сдвинулось, и в комнату ворвался ветер.
Я увидела Капитана в кресле-качалке. Он курил трубку, ноги его были укрыты клетчатым пледом. Потом…
Вот что было потом, помню плохо. Гул. Холодный ветер, колышущиеся портьеры и голос Марты – откуда-то издалека.
Открыв глаза, я увидела её, спокойную и строгую, с лёгкой чернью испуга в золоте глаз; Марта внимательно слушала врача.
– Ничего серьёзного – обычный обморок. Целыми днями на пляже – что же вы хотели? Вставать пока не нужно. Питьё, прохладное. Успокаивающее. Можно травяные настойки или чаи. И никакого пляжа, барышня. Будьте здоровы!
Проводив врача, Марта вернулась.
– Что произошло? Помнишь хоть что-то? Ты, очевидно, забыла закрыть дверь – такой сквозняк гулял по всему дому, что я проснулась и решила подняться. С тобой случился обморок, дорогая. Вчерашний день был очень жарким.
– Я хотела пойти к морю, попрощаться. Через сад. Подошла к двери и… Марта, прости меня! Я вызвала ветер. И ещё… я видела его.
– Кого ты видела? Какой ветер? Глупенькая, я же пошутила. Там вентиляция над дверью, и если нажать клапан в центре Розы, то сработает пружина, и он откроется… не могу я тебе всего объяснить – это Григ придумал. Возникает сильный сквозняк, иллюзия ветра, понимаешь. Тебе всё привиделось, доктор прав – целый день на солнце!
– Марта, я действительно его видела. Григ сидел в кресле и курил трубку.
– А потом? – Марта побледнела.
– Не помню.
Мы поднялись наверх и сразу увидели, что повесть была дописана, и почерк был очень похож на тот, в начале.
«Самое невероятное происходит в нашей жизни, такой обыденной, такой серой и ничем не примечательной, на первый взгляд. Можно выдумывать миры и планеты, населяя их самыми невероятными фантастическими чудовищами или красавицами.
Можно путешествовать по этим мирам, оставив дом и живущих в нём родных тебе людей.
Но все инопланетные приключения будут лишь слабым отражением того, что ждёт тебя после возвращения.
Жаль, что вернуться могут не все, далеко не все. Только те, кого продолжают любить и ждать…».
Я уехала вечерним автобусом. Все мои попытки дозвониться до Марты были безуспешны. Письма, которые я писала, возвращались с пометкой: «адрес указан неверно…».
В памяти же моей всё каким-то странным образом перемешалось, я уже не могла отличить того, что случилось со мной от того, что было написано на стене мансарды.