Повесть о падающих яблоках
Шрифт:
– А так её убил ты, – улыбнулась Вика. – Её и её детей. А теперь и моего ребёнка хочешь убить?
– Вика, у тебя всё ещё будет. И семья, и дети… Дети, зачатые и рождённые в любви. Ты хочешь родить ребёнка от человека, которого ненавидишь? И потом всю жизнь ненавидеть этого ребёнка. Такие дети несчастны.
– Не бывает несчастных детей. Несчастными их делаем мы. Дети приходят сюда, чтобы научить нас любить. Заново. Мы многое забываем, когда становимся взрослыми. Дети – это наш единственный шанс не забыть, не разучиться любить.
На какое-то мгновение ему показалось, что в зеркале заднего вида отражается женский силуэт. Женщина летела вслед за машиной, серые миндалевидные глаза смотрели вопросительно и тревожно, пёстрое платье развевалось на ветру. Потом отражение исчезло, но что-то по-прежнему мелькало в зеркале, яркое и лёгкое.
Он снова притормозил, вышел из машины и увидел, что за багажник зацепился шёлковый пёстрый шарф, который он привёз Дине из Ниццы. Она ещё рассмеялась тогда: «Если бы меня звали Айседорой, я бы закатила истерику – такие провокационные подарки.»
Но шарф ей нравился, она надевала его часто, до тех пор, пока не потеряла в одной из поездок.
А теперь шарф нашёлся, да и не терялся он, оказывается. Лежал себе в багажнике. Видимо, выпал из дорожной сумки или многочисленных чемоданов.
– Мамин шарф. Ты всё-таки нашёл его. Ты не ответил на мой вопрос, папа.
– Всё не так. Я только выполняю свою работу. Последнее слово всегда остаётся за матерью. За женщиной. Ведь это ей предстоит вынашивать, рожать, растить, воспитывать… Дина нравилась мне. …хотя, если честно, жениться тогда я не собирался. Ни на ком. Но она уже была беременна Виктором. Постой-ка, а что значит «всё-таки нашёл»? Ты знала, что шарф в багажнике?
– Конечно. И мама знала. Ей Ниточка рассказала, что точно такой же шарф ты когда-то подарил и ей. Она часто снилась маме. Но мама никому не рассказывала об этих снах – боялась, что её сочтут сумасшедшей, как и Аниту.
– Ниточка… Я её так называл.
Виктория протянула тоненькую книжечку.
– «Сломанная ветка». Что это?
– Она была этой веткой, папа. Здесь все стихи посвящены… тебе. Выходит, что сломал эту ветку – ты. Ты и правда не знал о том, что она пишет стихи?
– Я работал.
– На следующей неделе я переезжаю в бабушкин дом. Надеюсь, ты не станешь меня удерживать?
– Нет. Но… тебе будет трудно. Дом старый, и требует ремонта. Да и осень скоро. Там ведь нет отопления – только печи. И воды нет. В саду колодец, который замерзает зимой.
– Ничего. Как-нибудь проживу… Я почему-то уверена, что нам там будет легко.
– Нам?
– Мне и Ванечке. Он появится в октябре, ведь так? А ты можешь приезжать, когда захочешь. Это моё последнее слово.
Он прикрыл глаза на мгновение,
И три птицы в саду, где росло два дерева – одно большое и второе – чуть поменьше.
На следующее утро я пришла на то место, где когда-то купила ткань и коробку.
Женщина стояла на том же месте, что и в прошлый раз, словно никуда не уходила.
На расстеленной газете лежало несколько открыток с видами Парижа, чайная ложечка, старый, бывший когда-то ярким, шёлковый шарф.
– Возьмите, – я протянула ей три жемчужины. – Они настоящие, и наверняка стоят очень дорого. Вы сможете выручить за них приличную сумму.
– Кто вы?
– Это неважно. Важнее, кто вы. Вы ведь Вика?
– Нет. Викой звали мою маму.
– Значит, я всё сделала правильно.
Домой я вернулась поздно. Специально тянула время, ждала, чтобы войти в прихожую, щёлкнуть выключателем и…
Новый абажур осветился изнутри, три птицы взмахнули крыльями и полетели из сада, где росли два дерева: одно большое и второе – чуть поменьше.
Ангел по вызову
«…Низковато – всего-то пятый этаж. Вот если бы с крыши. А так – неизвестно, вдруг ещё хуже будет. Переломаю кости. И упрячут в больницу. А не переломаю – всё равно упрячут. В другую больницу, где к кроватям привязывают для полного спокойствия и до полного успокоения…»
– Серёжа! – Голос матери вырвал из тёмной воронки, вернул в рождественское январское утро. – Не стой на балконе – простудишься.
– Не стой… Да я и не стою – сижу.
Он ещё раз вгляделся в подъезд дома напротив. Дом – как дом, ничего особенного.
Минувшей ночью он сидел у окна и смотрел, как падает снег. Ночью всё видится иным, и самый обычный снег в свете фонарей кажется волшебным. Окна домов начинают исчезать – одно за другим, но всегда остаётся два-три, в которых свет не гаснет всю ночь – до утра. Он представлял себе шкафы или полки, заставленные книгами, которых он ещё не читал, уютные кресла, мягкий свет настольной лампы под зелёным абажуром.
А может, это свет от ёлочных гирлянд… Рождество.
Там, за окнами, пьют чай из тёмно-синих чашек с золотым ободком. В синей сахарнице кусочки сахару, а рядом, в синей розетке – варенье. Вишнёвое, кажется…
Да-да, вишнёвое, – и с косточками. Вот же они – тёмные капельки – косточки на блюдце.
Люди, сидящие за столом, говорят о чём-то, улыбаются, и кажется, что нет никого на свете счастливее.
Но так ли это на самом деле? Может и они глубоко несчастны, и Он, допив свой чай, идёт в спальню, ложится и не может уснуть, а Она моет посуду, долго смотрит в окно и… плачет.