Повесть о Сергее Непейцыне
Шрифт:
— Пустое! Я светлейшего характер знаю, ему и поперек говори, если не очень сердит. Но хорошо, что про дядюшку на ум пришло, как под Очаковом его добром помянул. А вы что ж молчали?
— От неожиданности. И страшно стало, как сердиться начал.
— А заметили вы, что два человека только его здесь нисколько не боялись — архитектор Старов да механикус бородатый.
— И вы еще не сробели — за меня заступились.
— То за вас, а сам его порой очень боюсь, — грустно сказал художник. — Никогда не бывал с ним так свободен, как давеча два Ивана, хоть и сам Иванов… — пошутил он с бледной улыбкой. — Порой думаю, отчего оно так? Наверно, от отца-солдата робость перед знатными в наследство получил… Ну, идемте,
Перед главным подъездом стояли теперь уже три кареты.
Одна из них, запряженная шестью серыми лошадьми, сверкала позолотой на кузове и колесах. А около бокового дворцового крыла вытянулся строй вороных коней и спешенных, куривших трубки конногвардейцев — почетный конвой президента Военной коллегии.
Ковыляя по грязной дороге от дворца к деревянным мосткам, начинавшимся у крайних домиков Шпалерной улицы, Сергей раздумывал: «И справедливо, что от тех, кто род человеческий собой украшает, от Старова, Кулибина, Иванова — как он ни говори, а за меня вступиться не побоялся, — что от них и на будущее нечто останется доброе: постройки, машины, фонари какие-нибудь, картины. А от большинства тех, кто в золоченых каретах ездят и деньгами сорят, — только кладбища около крепостей, ими взятых. Да пиршества и фейерверки, в книгах льстивых описанные… Или я неправ к светлейшему? Старова, Кулибина, Иванова он оценить умеет… Но не для того ли, чтоб прославиться, блеском имя свое окружить?..»
Через неделю Непейцын решил сходить в коллегию — вдруг Попов уже прислал приказ светлейшего.
На дворе перед дверью седьмой экспедиции несмотря на хорошую погоду, не было видно офицеров-просителей. Стояла только рогожная тележка-кибитка да прохаживались два солдата с ружьями.
Увидев Сергея в дверях канцелярии, Назарыч почти бегом встретил его и увлек в коридор.
— Скорей за мной ступайте, — шепнул он, направляясь в сторону второй экспедиции.
— Что ты? Куда? Неужто место вышло? — спрашивал, едва поспевая за ним, Непейцын.
Но они миновали дверь, за которой сидел кум, вышли в какой-то пустой сейчас закоулок, и только здесь писарь, оглянувшись по сторонам, заговорил вполголоса:
— Ну, слава богу, убрались, ваше благородие. — Он перекрестился и вытер со лба пот. — Сижу и дрожу, только б не пришли, а вы тут и есть!
— Да говори же, что такое? — нетерпеливо сказал Сергей.
— Заметили на дворе кибитку с конвойными? — спросил Назарыч. — То наш генерал Милованов инвалидов миловать приготовил. Недели не прошло, как из отпуска прибыл, а уже свирепствует! Видели капитана безрукого, которому полтора года пенсии он не давал? Так третьего дня тот опять пришел и стал кричать, что есть ему нечего, а генерал и прикажи в тележку его да к месту, где рожден, под конвоем. Справедливо у нас? Татарин бессовестный, право, а не генерал… С того дня для устрашения кибитка казенная у дверей стоит, а просители все разбежались… Вот и думаю нонче, как он вас невзлюбил, то, увидев, велит под конвой, да в ссылку…
— Руки коротки! — сказал Сергей. — Меня светлейший сам в лицо знает, неделю назад жалованье и место обещал.
— Оно так, да самоуправец прикажет, а потом жалуйся, когда умчат. Не казаться бы лучше вашему благородию сюда дён десять.
— Но неужто на него взыску нету? — возмутился Непейцын.
— Тс-с! Дальней лестницей во двор выйдем, ваше благородие.
«Ну и Милованов! Обязательно расскажу Михайле Матвеевичу. Он не побоится светлейшему доложить, — думал Сергей, ковыляя домой. — Но захочет ли князь о подобном думать, праздником своим занятый. Ах, как несправедливо, плохо все!.. Если так можно с офицерами ранеными обходиться, то что же с солдатами отставными? Они и вовсе беззащитны, бесправны, нищи, как тот слепец, что на дороге подаяние просил, или Тихон, Леонтовичем из милости взятый, пока работать может. Не праздники бы устраивать, а богадельни… Как можно допустить, чтоб Военно-сиротской экспедицией такой Милованов управлял?..»
Пролог к празднику. Митька-Менелай. Новый знакомый
На пасхальной неделе верховой привез приглашение в конверте, надписанном рукой Иванова. Три полных печатных строки заняло перечисление должностей и чипов светлейшего князя Потемкина-Таврического, который — это уместилось в двух строках — просит пожаловать на бал и ужин в его новый дворец, что близ Смольного собора, 26 апреля к пяти часам пополудни.
В этот день, за полчаса до назначенного времени, Сергей на извозчицких дрожках въехал на Шпалерную улицу. Первый раз после визитов к Леонтовичам он облекся в парадное платье, завился, надушился. Весь костюм, от мундира до лаковой туфли, был наследством щеголя Осипа. Сегодня перепоясался его шпагой с золоченым эфесом, его шарфом с особенно пышными кистями.
Народные приметы не обманули Кулибина: весна выдалась ранняя. Весь апрель стояли безоблачные теплые дни, улицы просохли. Кое-где у заборов пробилась трава, деревья опушились листочками.
За Шпалерной мануфактурой дрожки въехали в вереницу экипажей, везших гостей Потемкина. А по тротуарам-мосткам шли разряженные простолюдины, направляясь на гулянье. Очевидно, у дворцового подъезда уже теснились экипажи, потому что все поехали шагом. Теперь можно не держаться за пояс извозчика и осмотреться.
Слева открылся уже луг, на котором недалеко от дороги высился десяток мачт. На привязанных к ним реях покачивались шляпы, сапоги, сарафаны, пучки лент. Влезь по гладкой мачте наверх, удалец, — добудешь себе и любезной подарки! Дальше, в глубине луга, виднелись столы-пирамиды, увенчанные бочками вина. Ниже их, на полках, стояли зажаренные целиком телята, бараны, свиньи. И еще дальше к Неве яркими красками горели карусели, перекидные качели, балаганы.
Пока на этом приготовленном для гулянья лугу было пусто. По краю его, параллельно дороге, бывшей продолжением Шпалерной, выстроилась цепь пехотных солдат, сдерживавших теснившийся за ними народ. Но никто не мешал людям разливаться по дороге и по части луга, заключенной между крыльями дворца, глазеть на кареты и дрожки с разряженными барами, медленно продвигавшиеся мимо них. Вереница экипажей сворачивала с основной дороги около первого, западного флигеля, двигаясь полукругом, подъезжала к главному подъезду и, уже без седоков, следовала вдоль противоположного крыла, чтобы скрыться за вторым флигелем.
Теперь дрожки Сергея подолгу стояли. Стеснившись в две колонны, экипажи выжидали, пока ехавшие впереди минуют подъезд. И чем сановитей были седоки, тем неторопливей они высаживались. Непейцын увидел, как с извозчицких дрожек соскочил статский франт и, нырнув перед лошадьми, перебежал к подъезду. Пожалуй, и ему так сделать — скорей будет. Потом еще неприятно, что из соседней коляски на его торчащую впереди деревяшку глазеет какой-то толстяк и его распудренная спутница.
— Сказывали, как царица приедет, то подарки давать начнут, — обернулся к Сергею молодой губастый извозчик.
— Где ж так сказывали? — поинтересовался Непейцын.
— Нам хожалый вчерась, извозчикам то есть, чтоб порядок знали.
Сергей расплатился и пошел пешком, высматривая, где бы перейти к крыльцу. И скоро понял, что зря отпустил своего ваньку, который свернул на лужок и уехал прочь. Запряжки шли в два потока вплотную друг к другу. Только перед самым крыльцом конные драгуны заставляли их вытягиваться гусем, чтоб гости могли прямо с подножки войти во дворец. Надобна была не только смелость, но еще ловкость и быстрота движения, чтоб проскользнуть на ту сторону под мордами лошадей.