Повесть о Сергее Непейцыне

Глинка Владислав Михайлович

Сергей решил, что курьер светлейшего понял из расспросов Осипа, с кем свела его судьба, и наболтал юному спутнику невесть чего, посмеиваясь про себя над его легковерием.

С назначением не спешат. Осип развлекается. Костенецкий и его советы

На другой день к вечеру приехали в Кременчуг. Здесь Фома попросил дать сутки отдыха коням. Встали на постоялом дворе, на окраине города, у понтонного моста через Днепр. Выспавшись, братья пошли осматривать город, который с другого берега, когда подъезжали, показался большим и богатым. Вблизи все выглядело иначе. Каменные дома были только в крепости. Те же, что стояли вдоль улиц, оказались мазанковыми, грубо раскрашенными под кирпич, да и краска уже облезла.

Деревьев совсем мало и те чахлые, до срока облетевшие. Тучи песку носились по немощеным улицам, покрывали всё толстым слоем, песок скрипел на зубах, забивался за ворот, а на безлюдной торговой площади кружился наподобие смерча. В деревянном, плохо штукатуренном гостином дворе торговало всего несколько лавок. На вопрос братьев, куда делись купцы, один из сидельцев ответил:

— В Елисавету все за светлейшим поехали. Некому тут покупать. Вона тишь какая.

На окраине города увидели большой участок, охваченный затейливой, местами поломанной деревянной решеткой. За нею виднелись здания с колоннами, оказавшиеся дворцами царицы и светлейшего. Все двери были заперты, окна заколочены досками, голые деревца гнулись под ветром, свиньи рылись в клумбах, и часовой, стоявший у ворот, не гнал их. Усталые, протирая глаза, братья зашли в трактир.

— Закажем ростбифа, — сказал Осип, вспомнив кутеж с Дороховым.

Но оказалось, что, кроме баранины, заказать ничего нельзя… На вопрос, отчего наступила такая бедность, половой пояснил:

— Гурты прям в Елисавету гонят. Да и гостей мало, разве проезжие, как вы-с.

Когда братья уже ели баранину, такую пережаренную, что пришлось запить ее перцовкой, к ним подсел приказный, у которого за ушами торчало по гусиному перу, а руки смахивали на тетрадь нерадивого школяра. Попросив поднести рюмочку, он сказал хвастливо:

— Вы бы, господа, город наш поглядели, когда государыня проезжали да здесь сбирались с австрийским цесарем встретиться. Вот чисто да людно было! Не то что в торговых заведениях или в присутствии — на улицах негде было яблоку упасть.

— Так ведь и сейчас остались тут обыватели — чиновники, священство, — куда же все попрятались? — спросил Осип.

— Осталась мелкота вроде меня, грешного, а кто поважней, все в Елисаветграде, поближе к князю. Одно слово, светлейший — около него светло и тепло, кто погреться умеет, — подмигнул приказный. — Вот закружит и вас в сем Вавилоне…

Через два дня увидели Елисаветград, который с первого взгляда походил на огромный лагерь. Окрестности городка занимали биваки войск — тянулись ряды палаток и шалашей, дощатых балаганов, коновязей, обозных повозок, землянок-хлебопекарен и кухонь. Оно б и понятно, если бы в середине лагеря поместилась походная ставка главнокомандующего. Ведь в сотне верст лежала граница России — река Буг, и за ней стояли турки, которые в любую минуту могли напасть на передовые части. Но за лагерями начинались сады и бахчи, переходившие в форштадт. И чем ближе к крепости, тем теснее лепились здесь такие же, как в Кременчуге, наскоро строенные домишки, переполненные совсем не военным людом. Во дворах виднелись нарядные кареты и дормезы, ржали лошади, лаяли породистые собаки, сновала ливрейная прислуга. Бойко торговали лавки и лотки, откуда-то доносился рев рогового оркестра, в другом доме песельники подхватывали залихватский припев, с присвистом и бубнами. Тут и вправду походило на непрерывно веселящийся Вавилон. Когда проехали несколько улиц, Филя сказал, что навряд удастся сыскать помещение, — ни на заезжих дворах, ни в обывательских домиках, куда он забегал, не было места, везде набилось множество постояльцев. Остановясь в толчее экипажей, верховых и пешеходов, братья пригорюнились. Приближался вечер — не ночевать же на улице! Но тут на крыльцо ближнего трактира вышел офицер. Он был так высок, что в двери согнулся чуть не в пояс. А когда распрямился, то гаркнул басом:

— Никак, Непейцыны наши?

Тут и они узнали Васю Костенецкого, который, кажись, за год, что прошел с выпуска, еще вырос и раздался вширь.

Выслушав сетования братьев, великан предложил:

— Едем в наш ротный лагерь, за Киевскую заставу. Заночуете со мной, а люди — в тарантасе. По крайности коней не украдут, раз кругом часовые.

Эту ночь провели в офицерском балагане, где было тесно и душно, а на другую раскинули рядом дяденькину кибитку.

— Не распаковывай тюки, — приказал Сергей Филе. — Может, завтра же дальше поедем.

— Навряд, Славянин, — сказал слышавший это Костенецкий. — Генерал Меллер в разъездах, шанцы осматривает, а в канцелярии его прохвостюги прежде душу вынут, чем назначение дадут.

Канцелярия начальника артиллерии помещалась в крепости. Прочитавши бумаги братьев, один из офицеров кликнул писаря и приказал навести справку, где есть вакансия, а Сергею предложил зайти недели через две. Когда Непейцын заметил, что жилья здесь не сыскать, и просил ускорить назначение, офицер ответил, что раньше оно состояться не может, раз надобно списаться с частями, и что другие ждут не меньше. Сергей позволил себе сказать, что, наверно, в канцелярии есть сведения, сколько где состоит офицеров, из чего можно видеть, где не комплект, и что они с братом поедут куда угодно. На это офицер ответил, что порядок сей установил сам генерал-поручик Меллер и менять его по слову вновь произведенных офицеров его превосходительство навряд ли захочет. А что собственно до их желания, то оное вовсе не имеет значения — начальство само решит, куда кого слать, на том военная служба стоит.

Сергею оставалось только откланяться, испытывая чувство бессильной злобы к равнодушию, с которым столкнулся. Неужто нельзя сделать, чтобы скорее начать службу, а не бить баклуши?

Когда он пересказал разговор Костенецкому, тот присвистнул:

— Эк ты надурил! Капитан сей и есть главная ракалия. Он теперь тебя до второго пришествия гонять станет.

— А тебя быстро назначили?

— Повезло. Меня сначала генерал к себе причислил.

— В канцелярию? — удивился Сергей, помнивший, что Вася был более привержен к строю и езде, чем к письменным наукам.

— Видишь, я в первые дни как приехал — в Кременчуге то было, — в трактире малость кутнул и об заклад побился, что любую подкову сломаю. Ну, и сломал три подряд, а зрители донесли генералу, какой артиллерист приехал. Генерал, должно, и подумал, что светлейший диковины любит, может, и я когда пригожусь. Взял ординарцем…

— А потом?

— Наверное, доложил, а светлейший сказал: «Эка невидаль!» Так я, то есть, полагаю, что могло быть. А мне за генералом скакать да в прихожей светлейшего высиживать скоро невмоготу стало.

— Лакейская должность какая-то, — сказал Сергей, жалея, что Осип не слышит этого разговора.

— Вот-вот, — согласился Костенецкий.

— Так и не посмотрел на тебя светлейший?

— Раз подошел, померился ростом — ну, я его как раз на голову выше. Потом пощупал вот тут, у плеча: «Железная», — сказал. И ушел к себе. После того и стал я у генерала в строй проситься. Если понадоблюсь, мол, завсегда явлюсь…

— Но что, скажи, мне-то делать теперь с назначением?

— Только ждать две недели да снова туда ж идти…

Ночи становились все холодней, но дяденькина кибитка оказалась надежным убежищем, особенно когда Филя добыл досок, настлал пол и покрыл ковром. Он и ночевал здесь, а Фома — в тарантасе, поставленном у артиллерийской коновязи. Довольствовались люди и лошади в роте, что обходилось дешево.

Жизнь наладилась, но Сергей изнывал от безделья и неопределенности.

Он перечитал книги, сыскавшиеся у офицеров роты, сыграл множество партий в городки, обошел весь Елисаветград. В комендантском доме в крепости — нынешней квартире светлейшего — шел каждодневный праздник. С полудня начинали подъезжать экипажи, за окнами мелькали разноцветные мундиры и дамские робы, гремела музыка. У соседнего домика, превращенного в кухню, разгружали возы провизии, над крышей непрерывно клубился дым, за распахнутыми дверями у горящих очагов сновали повара, и блюдо за блюдом, покрытые крышками пли салфетками, проносили в большой дом официанты в голубых бархатных ливреях.