Повесть о Сергее Непейцыне

Глинка Владислав Михайлович

— А не помрет шандалом битый? Не будет дела уголовного?

— Навряд ли пожалуются, морды у них в пуху. Но что уедете, то хорошо. Грозился в плечо проколотый — капитан какой-то, из курьеров княжеских, — Осипа вызвать. Только, полагаю, и одного опыта с него хватит…

На другое утро Сергей получил в канцелярии нужные бумаги.

И вот опять то брякает колокольчик, то поет Фома про резвых ласточек, бьют копыта и железные ободья колес в твердую землю почтового тракта, свисты холодный ветер, Степь, овраги, речки, отары овец, табуны коней, белые хаты редких селений, и во всех в них — солдаты, солдаты, солдаты. Молчит, как убитый, Осип — думает, отвернувшись от брата, что-то

свое, видно, невеселое.

Через два дня проехали поселок с красивым названием «Ольвиополь». Дальше покатили вдоль широкого серого Буга. На этой стороне скачут курьеры и почта, маячат казачьи пикеты, тянутся от деревни к деревне крестьянские возы, груженные сеном, мукой, каким-то скарбом. А на той, на турецкой, пусто — ни построек, ни людей, только колышется на ветру побуревшая стенная трава.

Река все шире — где-то впереди впадает она в лиман. И там стоит турецкая крепость Очаков. Пошли селения, занятые егерями Лифляндского, потом Екатеринославского корпусов. Дальше, говорят, расположился Бугский. Учатся в полях солдаты в зеленой форме — перебегают по балкам, стреляют стоя и лежа в мишени, по рожку смыкаются в каре и вновь рассыпаются в цепи.

Наконец в одной деревне увидели офицеров и часовых у большой, видно штабной, мазанки.

— Не здесь ли стоит генерал Голенищев-Кутузов?

— Как раз тут. Да вон они сами идут.

И правда, моложавый, но начинающий полнеть генерал, в мундире, перетянутом шарфом, приближался по улице, разговаривая с двумя офицерами. Сергей и Осип выскочили из тарантаса и встали рядом. Хоть по-дорожному одеты, но не сидеть же в кибитке при встрече с начальником.

— Кто, молодцы, будете? Не ко мне ль новые артиллеристы? — спросил Кутузов, остановись перед братьями.

— Так точно, ваше превосходительство!

— Из корпуса? Со Ждановки-реки?

— Так точно…

— Ну, вставайте на квартиру, обмойтесь да пожалуйте ко мне обедать в сию хату. Василий Петрович, отведи их на постой.

Через полтора часа, вымытые, переодетые, напудренные, при шпагах и шарфах, Непейцыны явились представиться по всей форме. И тотчас вместе с десятком офицеров были усажены за стол, оказавшись как раз против генерала. Теперь без помехи можно его рассмотреть. Лицо бледное, красивое, лоб высокий, нос с легкой горбинкой, а правый глаз мутный — вот она, рана необычайная.

— Как там Мелиссино почтенный? Как Николай Васильевич? Здорова ли супруга его?

— Хорошо-с, ваше превосходительство.

— А племянницу его знаете? Такая шустрая и собой миленькая. Забыл, как звать.

— Соней. Софьей Дмитриевной. Она в Риге, у матушки своей.

— Так, так. Ну, кушай, мой друг… Василий Михайлыч, познакомься с новыми своими субалтернами. Прошу любить и жаловать моих однокорытников…

Бугский егерский корпус. Знакомство с квартирмейстером Ивановым. Наконец-то двинулись к морю

Капитан Василий Михайлович Мосеев, которому генерал рекомендовал Непейцыных, состоял старшим артиллеристом бугских егерей, ему подчинялись все восемь пушек, распределенных по батальонам. Простоватый манерами, с лицом, тронутым оспой, Мосеев, дотошно расспросив братьев по части артиллерийских знаний, прикомандировал их ко второму батальону, с которым двигался в походе сам, дал сутки на устройство в отведенной квартире, а на следующее утро потребовал в поле, на учение.

На Бугском корпусе оправдывалась поговорка: «Каков поп, таков и приход». Генерал Кутузов командовал им два года, и присутствие деятельного начальника отражалось во всем: учения производились ежедневно, обмундирование и амуниция были хорошо пригнаны, лица и движения егерей говорили о здоровье, пушки, повозки, оружие — все было чистое, исправное, вовремя смазанное и окрашенное. Расположение четырехбатальонного корпуса растянулось на двадцать верст вдоль Буга, к нему примыкали квартиры двух легкоконных полков, также подчиненных Кутузову, но все знали, что в каждой точке этого участка генерал может появиться в любую минуту. Считалось, что он живет, то есть пишет приказы, читает почту, ест и спит, посреди дистанции, в деревне Баловня. Однако едва ли половину ночей он проводил здесь. Верхом или в легкой тележке Кутузов ездил то в сторону Ольвиополя, то к лиману, невзначай проверяя посты, наблюдавшие за турецким берегом, заглядывал в землянки, где выпекали солдатский хлеб, появлялся в полях среди рассыпанных в учебную цепь егерей.

— Будете бога благодарить, что к нам попали, — сказал капитан Мосеев, едучи с первого для братьев полевого учения.

Слова эти звучали несколько странно после пяти часов, проведенных на пронзительном ветру. И, с улыбкой глянув в раскрасневшиеся лица Непейцыных, капитан продолжал:

— Слыхали генерала Суворова заповедь: «Тяжело в ученье — легко в походе»? Так и Михайло Ларионович по сту раз наказывает каждую эволюцию повторять. Но зато всяк свою обязанность назубок знает, и учиться к нам из соседних корпусов ездят. Егерская служба молодая, да трудная, на нее старых мастеров нету, а только кто с охотой…

Действительно, служба в недавно заведенных егерских частях была сложнее, чем в гренадерах или мушкетерах. Егеря, то есть стрелки, вооружались лучшими по дальности боя облегченными ружьями, одевались в скромную форму, которая менее была видна в поле, и предназначались для несения передовой охранительной и разведывательной службы. В егерские части выбирали не рослых и бравых, а смышленых и ловких людей, которых обучали прежде всего целевой стрельбе и рассыпному строю — умению приспособиться к местности, быть «ушами и глазами» армии. Но, кроме того, они должны были уметь действовать и в сомкнутом строю, нанося штыковой удар или отбиваясь от вражеской кавалерии залповым огнем. Все это Непейцыны теоретически знали еще кадетами и теперь учились применяться к егерской службе со своими двумя пушками, которые то отставали от рассыпанных по оврагам пехотинцев, то карьером выносились в поле и занимали место в каре или развернутом фронте.

Старшим начальником на этих учениях бывал командир батальона подполковник Киселевский. Поначалу братья посмеивались, что Киселевский не слаще Киселя-Загорянского, но скоро поняли, что новый их командир убежденный противник всякого «фрунтового акробатства». Отвоевав прошлую войну, подполковник готовил подчиненных к новым боям, отметая все, что считал для них ненужным.

— Ружья берегите, но патронов при обучении не жалейте, — говорил он командирам рот. — В стволе ржавая, а снаружи до блеску отодранная фузея надобна разве на Царицыном лугу.

Большинство офицеров-егерей одевались в зеленые куртки и панталоны с нашивными крагами, как солдаты, отличаясь только эполетом на левом плече да тем, что вместо ружей носили сабли.

— Советую, господа, сшить егерскую форму, — сказал подполковник Непейцыным. — Наша служба вся на виду у неприятеля. Зачем мишень изображать? Все кругом зеленые, а вы красные — как по вам не приложиться?..

— Но ведь все расчеты орудий в красном, — возразил Сергей.

— И плохо, молодой человек. Выбьют артиллеристов, что делать станем? Михайло Ларионович уже отправил светлейшему просьбу, чтоб приказал вас переодеть, — ответил Киселевский.