Повесть о Сергее Непейцыне
Шрифт:
А на крыльцо вышла Ненила с дяденькиным синим кафтаном и веничком-голиком. Подняла кафтан к гвоздю, вбитому в колонку, да увидела подъезжавших, ахнула, метнулась в дом и снова выскочила, бросилась к Сергею, припала на плечо, потом к Филе. За ней показался Моргун и еще через миг Семен Степанович в белых штанах и камзоле, все такой же подвижный, подтянутый…
— Сережа! Сергун! Серый мой! — говорил с взволнованным придыханием знакомый хрипловатый голос, и запах, дяденькин теперешний запах — табаку и яичного мыла, — входил в Сергея, уткнувшегося где-то около уха в красную крепкую шею.
Когда сели в зальце за накрытый стол, дяденька
— Тебя где же селить? Со мной в горенке или отдельно?
— Конечно, с вами. Но разве не надо прямо в Ступино ехать?
— Не спеши, подправилась матушка твоя, — сказал Семей Степанович. — Расскажи допрежь всего, как с Осипом приключилось? Не раз вспоминал я чтение первое в корпусе…
— О чем вы? — не понял Сергей.
— А как Верещагин читать заставил Осипа о берегах Черноморских, где кровь славян проливалась, а тебя — про бой с печенегом.
— Вспомнил, — сказал Сергей. — Но Осип не в бою пал, а я…
— Все равно как пророчество вышло. Ну, говори по порядку.
И начался рассказ, который шел несколько дней. Дяденька хотел знать все случившееся, пока не видались. Расспрашивал об учениях в Бугском корпусе, о товарищах-офицерах и Кутузове, требовал, чтобы чертил план Очакова, расположение войск, рассказывал о штурме и ампутации. Херсон тоже понадобилось начертить и рассказать о Леонтовичах, о тамошних приятелях, Говарде и о каторжных. После отлучки в город или приема обывателей Семен Степанович возвращался к Сергею с готовым вопросом: «Так, значит, до самого Очакова и не добрался?» Или: «Я бы на твоем месте за Шванбаха паршивого свечку в рубль серебром поставил, а то, может, и нынче свербит сердце по барышне?..»
На упрек Сергея, что не сказывал, как спас в бою светлейшего, дяденька усмехнулся:
— Кто же знал, что в князья вылезет? Приехал из Петербурга генералик необстрелянный, шалый, — как не отбить, когда зарвался? А видишь, как плохо вышло.
— Что плохо? — спросил Сергей. — Что Осипа к себе взял?
— И то. А разве России прок от него большой? Фельдмаршал Румянцев, которого со службы сжил, несравнимо больше искусства на войне оказывал, даже издали видать…
При рассказе о Говарде дяденька супился, кряхтел и сказал:
— Видно, не перевелись на свете праведники. Не забывай его, Сережа. На жизнь целую такое знакомство может повлиять. Я раз один с отлично умным да образованным человеком в тарантасе проехал, а от того дня счисление веду.
— Кто ж он был, дяденька, и куда вы ехали?
— Звался Федором Васильевичем Ушаковым и был петербургский чиновник весьма молодой. А ехал я, быв еще капитаном, к полку в Ярославль и нагнал сего путника на станции, перед которой сломалась его тележка. На свое счастье, пригласил ехать вместе. Так и тряслись рядом четверо суток, и я его слушал.
— Что же он говорил?
— Более всего о надобности жить по пунктам, в коих первыми суть долг служения государственного и благо ближних. А под ними разумел равно родичей кровных и мужиков своих. Словом, о том, чем и теперь я жить стараюсь. Ведь и в отставку выйти, и с тобой да с Осипом возиться себя обязанным почел отчасти от сих рассуждений. Конечно, голова и сердце мои к тому разговору уже приготовлены были, мы с Алексеем Ивановичем по-своему многое решали, но столь ясно, как господин Ушаков, додумать не могли. Не случись той встречи, может, и сейчас все саблей бы махал.
— Князь светлейший сказал, что генералом были бы.
— Генеральству ваше сиротство дорогу перебежало, и на городничество те же сто раз обдуманные пункты Ушакова подвигли.
— И более вы его не видели?
— Нет. Сбирался он тогда в чужие края отъехать для вышнего учения, да там и помер.
— Откуда же о том осведомились?
— Как вас в корпус возил, тщетно сыскать его старался, а позже по просьбе моей Алексей Иванович то повторил и знакомство свел с товарищем его по учению, неким господином Радищевым, который все рассказал. Алеша писал, что сей Радищев весьма покойному близок, так что ежели случится в Петербурге ему представиться, то не пренебрегай. Он в таможне начальником служит.
— Где мне, дяденька, с важными чинами встретиться? Да и мешкать не стану, как место получу…
В своем рассказе Сергей описал Филины заботы и как выправил ему вольную. Выслушав, Семен Степанович притянул к себе голову крестника, как теперь стал делывать, будто удостоверяясь, что жив и здесь, около, а потом сказал:
— Господа наши ежель вольность дают, то, значит, либо деньгами человек их выкупился, либо столь стар стал, что кормить его нет выгоды. Оттого радуюсь твоему поступку. Тревожит только, чтобы Филя при тебе остался. Однако, чаю, столь привязан, что не уйдет никуда. А мы здесь в ту вольную еще Ненилу впишем, и поедут купно к месту твоей службы. Согласен ли?
— Лучше не придумать. Но расскажите, дяденька, что у матушки творится?
— Хорошего не расскажу… Понятно, что смерть Осипа ее сразила, — одна истинная привязанность была. Сам поехал ей объявить и все отчаяние видел — то голосила, обмирала, об пол билась, власы и тело рвала, то волчицей на людей бросалась и проклинала меня, тебя и Филю, что от ней дите оторвали и погибнуть попустили. Посмотрел я, послушал и поехал к своей должности. Потом узнал, что, опамятовавшись, дворню всю перепорола за упокой Осиновой души, — бесчувственные, мол, не ревут, как она, с утра до ночи. А после и стала для «забвения» чарочкой баловаться. Сначала только на ночь, чтоб заснуть, а потом за каждой трапезой, каковых у ней без счету. Прослышав о том, поехал снова, думал усовестить. Так куда! Облаяла, будто баба посадская. Я пригрозил, что наместнику пожалуюсь и в опеку имение ее возьмут. Вышел промеж нас великий крик, на чем я уехал. А месяца через три хватил ее удар. Растолстела от обжорства, будто колода, вот и отнялось полтела. Тогда и тебе отписал. Однако, говорят, теперь выправилась и за то же принялась, будто не давал ей бог предвестия. Да все сам увидишь, раз побывать там надобно, хоть на день-другой.
Филя просился ехать с Сергеем, но был оставлен в Луках, чтоб не разлучать с Ненилой, с которой не могли насмотреться друг на друга. Поехали с Моргуном в легких саночках. Неслись стрелой по снежной дороге, и Сергей не раз благодарил дяденьку, что заставил надеть тулуп и теплую шапку.
— А помнишь, Моргунок, как обоз обогнали? — спросил Сергей, выехав за Купуй. — Живут господа в Михельсоновой вотчине?
— Никого нет. Заезжал к Семену Степановичу недавно городничий Невельский, майор Вилинбах, так сказывал, дом построили каменный, службы, сад разбили, Иваново назвали — в честь генерала, а жить некому. Он-то все выше лезет, кавалерию красную получил. Управитель-немец нанят лютущий, бегут от него мужики. Городничий говорит, настрого велено сыскивать да с батожьем обратно ворочать. Вотчина большая, а живут бедно.