Повесть о школяре Иве
Шрифт:
— Ты прав, и я постараюсь, я сделаю всё, что только в моих силах, чтобы маршал разрешил тебе уйти из замка. Поверь моему слову! Ты же видишь, я сделал всё. что я пока мог сделать Пойдем скорей! Нас ждет дочь маршала! Бери книгу, и идем!
Глава V
ЧЕРНИЛЬНАЯ КАПЛЯ
Теперь Урсуле пришлось дремать не только под звуки стихов жонглера, но и под звуки монотонного чтения школяра. Ив читал латинский текст своей книги медленно, однообразно, еще медленнее переводил, добросовестно стараясь поточнее передать смысл слов. Он выбрал места, выделенные в свое время его учителем. Это были цитаты из «Града господня» и других известнейших творений святого Августина и святого Бенедикта Нурсийского, который, по словам учителя, требовал чтения духовных сочинений как дела, угодного богу. Об этом Ив сказал Эрменегильде, немало дивившейся его образованности. «Как это, — думалось ей, — простой виллан может так много знать?» Но не одна образованность Ива понравилась ей. Пришлись по душе и его приятный голос, и большие добрые глаза, черные брови и пушок на верхней губе. Сравнение Ива с Госеленом окаг валось не в пользу жонглера. Урсуле тот тоже не нравился. «Вертлявый болтунишка», — говорила она, а про Ива сказала: «Парень степенный». Одним словом, с первого же дня появления Ива арфа уступила место книге. Иногда Эрменегильда брала ее в руки, с особой почтительностью ощупывала переплет и бережно перелистывала страницы, с восхищением всматриваясь в замысловатые завитушки заставок и заглавных букв, подзывала к себе Урсулу и показывала ей красиво, четким, круглым почерком исписанные черными чернилами страницы. Кормилица, удивляясь, покачивала головой и разводила руками. Задолго до полудня Эрменегильда говорила жонглеру: «Поди позови школяра». А Госелену только это и нужно было: куда охотнее он развлекал повара маршала, чем его дочь. Во–первых, можно было отбросить всякие церемонии, во–вторых, петь Полупристойные песенки про клириков и монашек, куда более веселые, чем слащавые песни трубадуров, и, в–третьих, получать в дополнение к обычной похлебке порядочный кусок жареного гуся с такой подливкой, от которой не отказался бы и сам король.
Ив, со своей стороны, поглядывал на маршальскую дочь и удивлялся, как это могло случиться, чтобы у такого уродливого отца была такая коротенькая дочка, и какая у нее белая, тонкая рука, и какие, должно быть, шелковистые эти струящиеся волнами волосы.
В первый же день их встречи пришел рыцарь Рамбер, послушал чтение, перевод и одобрил избранные цитаты. Потом самым ласковым образом начал расспрашивать Ива, откуда он родом и кто его отец, видал ли он своего сеньора и бывал ли у него в замке. О сеньоре Ив сказал, что видел его издали скачущим за охотничьими собаками, а в замке у него никогда не был.
Когда рыцарь ушел, Эрменегильда продолжала расспрашивать Ива о его жизни в деревне и о том, что он предполагает делать в Париже.
Ив рассказывал ей обо всем этом и о своем теперешнем печальном положении невольного пленника. Он даже осмелился обвинить отца Эрменегильды в несправедливом отказе в просьбе тогда, на лесной опушке, отпустить его в Париж, такой заманчиво близкий.
— Я не понимаю, — сказала Эрменегильда, — почему отец не отпустил тебя. Ты, наверно, не так понял его. Мой отец слишком добр и справедлив, чтобы отказать в такой пустячной просьбе. Я непременно скажу ему. Отец просто думает, что тебе здесь очень хорошо, ведь он о тебе ничего не знает. Я непременно скажу ему.
Слова о доброте и справедливости так не вязались с тем, что говорил о Клеще псарь Жак, с рассказом о нем звонаря Фромона и, наконец, с его собственным впечатлением от рыцаря Рамбера, что Ив понял — Эрменегильда не знает правды о своем отце. Говорить ей об этом он не имеет права, и надеяться ему на ее помощь нечего: убежденная, что отец ее «добр и справедлив», она будет верить всему, что тот ей скажет, и все будет так, как захочет Клещ. И пусть Госелен тоже не уверяет, что сумеет выпросить для Ива разрешение уйти из замка.
Ни на второй, ни на третий день ничего не изменилось в положении Ива. Он не смел спрашивать у Эрменегильды, говорила ли она с отцом. «Наверно, не говорила или говорила, но ничего не добилась, поэтому и молчит», — так Ив думал. А она, как и в прошлые разы, вызывала школяра до полудня, внимательно слушала отрывки из «Трактата о благодати», особенно ей понравившегося. Потом Урсула стала утверждать, что чтение, хотя и божественное и освещенное святыми отцами церкви, утомительно для ее молодой госпожи. «Это нам, старикам, впору слушать, а ей и развлечение надо», — и тут же предложила Эрменегильде научить Ива игре на досках, чем ему и пришлось заняться.
Игра оказалась несложной. На деревянной доске, разделенной пополам перегородочкой, с каждой стороны нарисовано по двенадцати треугольных клеток, красных и белых. У каждого из двух игроков — шашки, у одного белые, у другого черные, и пара игральных костей. По очереди каждый выбрасывает эти кости из стаканчика, и, сколько они покажут очков, на столько клеток надо подвинуть свою шашку. Кто займет все двенадцать клеток, получает фишку. Фишки вкладываются в дырочки, сделанные по двум краям доски. Кто первый заполнит все дырочки, тот выигрывает партию, и игра начинается сначала [16] .
16
Игра эта существовала и в древнем мире — в Греции и Риме. В Европу она попала из Персии и была очень распространена в средние века. Во Франции она носила название «Jeu des tables» — «Игра на досках». В дальнейшем она приобрела название «триктрак» и существует и в наше время.
Так продолжалось четыре дня Когда Ив уходил из маршальского дома, возвращался на нижний двор и, поев похлебки, усаживался на бревно, к нему подходил Фромон. Ив рассказывал ему про дочку маршала.
— Видаю я ее, — говорил звонарь, — в церкви видаю, хорошая девушка. Жаль ее, бедняжку, — без матери растет. А ее мать рыцарь Рамбер убил.
— Убил?!!
— Попросту извел издевками, побоями Зря издевался, зря бил. Зачахла, несчастная, и умерла в чахотке. А от дочери скрыл, конечно. Кормилица это все знает, да молчит. Как же тут не молчать? Попробуй скажи!.. А девушка, видать, не в отца, добрая. Она ему, верно, про тебя сказала, а вот что он ответа никакого не дал, это плохо. Плохо, — повторил звонарь и задумался.
Иву не по себе стало от этого разговора.
В конце четвертого дня он спросил у Госелена, говорил ли он о нем маршалу. Жонглер сделал такое лицо, словно ему помешали размышлять о чем-то очень для него важном.
— Что ты говоришь? А! Да, да, да, конечно… Нег, не говорил. Видишь ли, скоро у них будет празднество, так что, знаешь, потерпи несколько дней. Празднество кончится, и мы с тобой уйдем отсюда. И ты, пожалуйста, не беспокойся, ведь я тебе обещал.
Эти последние слова, неуклюже пристегнутые к разговору о празднестве, не ободрили Ива, а наоборот, укрепили в мысли о чем-то безысходно мрачном, что ждет его в этом замке.
Утро следующего дня было пасмурным и душным. К полудню стало темнее и донеслось глухое ворчание надвигающейся грозы.
Ив шел в верхний двор, В воротах его чуть было не сбил с ног неожиданный порыв ветра, засыпал глаза пылью, растрепал волосы. Только Ив добежал до дома маршала, как блеснула молния и, разодрав небо, рухнула на замок оглушительным ударом, треском, гулом с проливным дождем, густой завесой повисшим над двором.
Когда Ив вошел в комнату Эрменегильды, она сидела на скамеечке, уткнув лицо в колени кормилицы и зажимая уши пальцами. Урсула, подняв глаза к потолку, бормотала молитвы и перебирала руками четки. Окно было занавешено ковром, только сбоку была оставлена узкая щелка, пропускавшая слабый свет. Они не слышали, как вошел Ив, и, когда он тихо кашлянул, чтобы обратить на себя внимание, Урсула вздрогнула и в испуге вскрикнула:
— Кто это?
Эрменегильда приподняла голову:
— А, это ты, Ив? Какая страшная гроза! Урсула говорит, что грозу господь бог посылает на нас за грехи наши, что во время грозы надо молиться, чтобы отогнать от себя демонов. Они радуются страху людей и пользуются случаем еще больше запугать их и завладеть их душами. Когда Урсула занавешивала окно, она видела, как с порывом ветра вместе с пылью неслись и кружились демоны, один из них — с хвостом в виде змеи. Урсула отпугнула их крестным знамением и молитвой святой троице, а то они влетели бы сюда и искалечили бы нас.