Повесть о Сонечке
Шрифт:
– Это - платья. Мерьте, Сонечка!
И вот - секундное видение - белизны и бедности: белого выреза и бедных кружев: оборка юбки, вставка рубашки - секундное полное исчезновение под огромным колоколом юбки - и
в зеленоватой воде рассветного зеркала: в двойной зелени рассвета и зеркала - другое видение: девушки, прабабушки сто лет назад.
Стоит, сосредоточенно застегивает на все подробности его двенадцати пуговок обтяжной лиф, расправляет, оправляет мельчайшие сборки пояса, провожает их рукой до огромных волн подола...
Ловлю в ее глазах - счастье,
И, наконец: - Чу-удесно, Марина! Только длинно` немножко.
(Длинно` - очень, тех злосчастных ?битюгов?
– и носов не видать!)
Стоит, уже счастливая, горячо-пылающая, кланяется себе в зеркале, себе - в зеркало, и, отойдя на три шага, чуть приподняв бока стоящей от тяжести робы - глубокий девичий прабабушкин реверанс.
– Да ведь это платье - бал, Марина! Я - уже плыву! Я и не двигаюсь, а оно уже плывет! Оно вальс танцует, Марина! Нет - менуэт! И вы мне его дадите надеть?
– А как вы думаете?
– Дадите, дадите! И я в нем буду стоять за спинкой моего стула - какие мы с тем стулом были бедные, Марина!
– но и оно не богатое, оно только - благородное, это то, в котором Настенька ходила на ?Севильского цирюльника?! еще ее бабушки! (нужно будет вставить!) На сегодня дадите, Марина? Потому что мне нужно будет еще успеть подшить подол.
– На сегодня - и на завтра - и насовсем.
– Что-о? Это - мне? Но ведь это же рай, Марина, это просто во сне снится - такие вещи. Вы не поверите, Марина, но это мое первое шелковое платье: раньше была молода, потом папочка умер, потом - Революция... Блузки были, а платья - никогда. (Пауза.) Марина! Когда я умру, вы в этом меня положите. Потому что это было - первое такое счастие... Я всегда думала, что люблю белое, но теперь вижу, что это была бездарность. И бедность. Потому что другого не было. Это же - мне в цвет, мне в масть, как вы говорите. Точно меня бросили в котел, всю: с глазами, с волосами, со щеками, и я вскипела, и получилось - это. А как вы думаете, Марина, если бы я, например, в провинции этим летом вышла замуж - я знаю, что я не выйду, но если - можно мне было бы венчаться - в синем? Потому что - мне рассказывали - теперь даже в солдатском венчаются - невесты, то есть. Будто бы одна даже венчалась в галифе. То есть - хотела венчаться, но батюшка отказался, тогда она отказалась - от церковного брака.
Решено, Марина! Венчаюсь - в синем, а в гробу лежу - в шоколадном!
========
После платьев настал - желтый сундук.
Узнав, что она едет, я с нею уже почти не расставалась - брала с утра к ней Алю и присутствовала при всей ее остающейся жизни. (И откуда-то, из слуховых глубин слово: r?gne12. Канада, где по сей день вместо vie13 говорят r?gne, о самой бедной невидной человеческой жизни, о жизни дроворуба и плотогона - r?gne . Mon r?gne. Ton r?gne14. Так, на французском канадском эта сонечкина остающаяся жизнь, в порядке всех остальных, была бы r?gne, la fin de son r?gne15.
Великий народ, так называющий - жизнь.)
– Ну, Марина, нынче я укладываюсь!
Сижу на подоконнике. Зеленое кресло - пустое: Сонечка раскладывается и укладывается, переносит, с места на место, как кошка котят, какие-то тряпочки, бумажечки, коробочки... Открывает желтый сундук. Подхожу и я - наконец посмотреть приданое.
Желтый сундук - пуст: на дне желтого сундука только новые ослепительно-рыжие детские башмаки.
– Сонечка? Где же приданое?
Она, держа в каждой руке по огромному башмаку, еще огромнейшему - от руки:
– Вот! Сама купила - у нас в Студии продавались по случаю, чьей-то сестры или брата. И я купила, убедив себя, что это очень практично, потому что такие толстые... Но нет, Марина, не могу: слишком жJсткие, и опять с мордами, с наглыми мордами, новыми мордами, сияющими мордами! И на всю жизнь! До гробовой доски! Теперь я их продаю.
Через несколько дней: - Ну, как, Сонечка, продали башмаки?
– Нет, Марина, мне сказали, что очень просто: придти и встать - и сразу с руками оторвут. Рвать-то рвали, и очень даже с руками, но, Марина, это такая мука: такие глупые шутки, и такие наглые бабы, и мрачные мужики, и сразу начинают ругать, что подметки картонные, или что не кожа, а какое-то там их ?сырье?... Я заплакала - и ушла - и никогда больше не буду продавать на Смоленском.
А еще день спустя, на тот же мой вопрос: - О, Марина! Как я счастлива! Я только что их подарила. Хозяйской девчонке - вот радость была! Ей двенадцать лет, и ей как раз. Я думала Алечке - но Алечке еще целых шесть лет ждать - таких морд, от которых она еще будет плакать! А хозяйская Манька - счастлива, потому что у нее и ноги такие - мордами.
========
В один из ее предотъездных дней я застала у нее громадного молодого солдата, деликатно присевшего с краю пикейного одеяла, разложив по защитным коленам огромные руки: раки.
– А это, Марина, мой ученик - Сеня. Я его учу читать.
– И хорошо идет?
– Отлично, он страшно понятливый, - да, Сеня?
– Как сказать, Софья Евгеньевна...
– Уже по складам, или пока только буквы?
– Сеня! (Сонечка, заливаясь) Марина Ивановна - потому что эту гражданку зовут Марина Ивановна, она знаменитая писательница - Марина Цветаева, Сеня, запомните, пожалуйста! Марина Ивановна думала, что я вас читать учу, азбуке! Я его читке учу, выразительному чтению... А мы с ним давно-о грамотные, правда, Сеня?
– Второй год, Софья Евгеньевна. Никогда не забуду тот взгляд глубочайшего обожания, которым солдат отметил это ?мы с ним?...
========
– ?Товарищ, товарищ?... А вот меня на улице никто не зовет товарищ, и почти никогда гражданка, всегда - гражданочка - и сразу всякое такое в рифму. Гражданочка-смугляночка (хотя я вовсе не смуглая, это меня только румянец темнит) - или там: миляночка, а один даже целый стих сочинил:
Гражданочка, гражданочка, Присядь ко мне на лавочку, Поешь со мной бараночку!