Повесть о Сонечке
Шрифт:
Раскрываю: надпись. Не читая - закрываю.
– Марина Ивановна, я всегда хвастался - что у меня свой оружейный склад - свой музей - и своя библиотека - и никому не показывал, потому что у меня были ровным счетом: гишпанская пиштоль, перстень и две книги: Мартин Идеи - и эта. Теперь у вас - весь мой арсенал - весь мой музей - и вся моя библиотека. Я - чист.
– Марина! (Алин голос.) А мне можно подарить Володе мой ?Волшебный фонарь?? Чтобы он читал в вагоне, если уж очень будут ругаться солдаты. Чтобы он им читал,
Володя, целуя ручку и в ней книжку: - Я не с солдатами еду, Алечка, а с сумасшедшими, говорят - тихими, но сейчас тихих нет, сейчас - все буйные.
– Ну, они уж от Марининых стихов - не заснут!
========
– Володя, а мы с Мариной вам письма написали на дорогу, как когда-то писали папе, чтобы читал в вагоне. Это - наши прощальные голоса.
========
– Когда ваш поезд?
– Скоро. Мне уже идти нужно.
– А проводить?..
– Нет, Марина Ивановна, я хочу с вами проститься здесь.
========
– Теперь посидим перед дорогой.
Садимся в ряд, на узкий диван красного дерева. Аля вслух молится:
– Дай, Господи, Володе счастливо доехать и найти на Юге то, что ищет. И потом вернуться в Москву - на белом коне. И чтобы мы еще были живы, и чтобы наш дом еще стоял. Аминь.
Крестимся, встаем, сходим по узкой мезонинной лестнице в вечную тьму коридора. На мое извечное движение - идти с ним дальше:
– Не провожайте дальше. Трудно будет идти.
Последняя минута. Скажу или нет? Скажет или
Просто, как если бы всю жизнь только это и делал, обнимает меня за голову, прижимает к груди, целует в голову, целует в лоб, целует в губы.
Потом трижды крещу, творю над его лбом, плечами, грудью тот основной ? крест его лица.
Отступил: уже за порогом. И через порог, уже без руки:
– Прощайте, Марина (и гору глотнув) - Ивановна.
========
Милый Володя!
Желаю, чтобы в вагоне не было душно, чтобы вас там кормили, хорошо обращались, никто к вам не приставал бы, дали бы вам открытое окно. Хочу, чтобы вся дорога была так хороша и восторженна, как раньше. Вы уезжаете, наш последний настоящий друг.
Володя! Я сейчас подняла голову и была готова заплакать. Я очень грущу. Вы последний по-настоящему любили нас, были так нежны с нами, так хорошо слушали стихи. У Вас есть Маринина детская книга. Вы ее будете читать и вспоминать, как читала Вам - я. Скоро опять кто-нибудь поедет в Киев и мы опять Вам напишем письма.
Володя. Мне кажется неправдой, что скоро Вас не будет. О, Господи! Эти вагоны не подожгут, потому что все пассажиры невинные. Постарайтесь быть незаметным и придумайте себе хорошую болезнь. Может случиться ужасно...
Эти напутственные Алины ужасы - не уцелели, потому что тут же послышался Володин прощальный стук, и письма ее себе в тетрадку я допереписать не успела. Думаю, что следовало описание водворения Володи на киевском вокзале из сумасшедшего вагона - в фургон, как самого опасного из сумасшедших.
========
На книге о Жанне д' Арк было надписано:
?Мы с вами любим - одно?.
========
Потом было письмо, одно-единственное, в несколько строк.
Письмо кончалось: - Твердо надеюсь, что мы с вами еще встретимся. Этой верой буду жить.
Потом началось - молчание.
========
Стук в дверь. Открываю - Сонечка.
Радость? Нет. Удар - такой силы, что еле устаиваю на ногах.
А в ушах - родной поток: - Марина... и что-то еще, и еще, и еще, и опять: - Мар-рина... и только постепенно встают из потока слова: - только час, только час, только час.
– У меня только час... У меня с вами только час. Я только что приехала и сейчас опять уезжаю... У нас с вами только час! Я только для вас приехала. Только час!
На лестнице сталкиваемся с квартирантами, спускающимися.
Сонечка: - Я Софья Евгеньевна Голлидэй, мне вам нужно сказать два слова.
Отец и сын покорно сворачивают обратно вверх. Стоим все на лестничной площадке.
– Гадкие люди! Как вы можете так эксплуатировать женщину, одну, без мужа, с двумя маленькими детьми?!
– Да мы... да мы...
– Вы вламываетесь в кухню, когда она спит, чтобы мыться (фыркая, как три кошки)... под струJй! Точно вы от этого чище! Вы продаете ее часы и не даете ей денег! Вы в ее комнате, где ее книги и тетради, развешиваете свое поганое грязное белье!
– Но - позвольте... Софья Евгеньевна?
– молодой, обидчиво - мы только мокрое чистое развешиваем!
– Ну, чистое - все равно поганое. Потому что есть чердак, с балками, но вам лень туда лезть.
– Но там пол проваливается, балки на голову падают...
– И чудесно, если проваливается... и чудесно, если падают...
– И, в конце концов, Марина Ивановна нам эту комнату - сдала.
– Но вы ей ни разу не заплатили.
– Это потому, что у нас сейчас нет денег: мы не отказываемся...
– Словом, это - бездарно, все ваше поведение с Мариной, без-дарно. И даже преступно. Вы, когда весь двор был полон солдатами - не разбудили ее среди ночи? Не просунули ей в щель какие-то идиотские мемуары и портреты - и целую мальтийскую шпагу?
– Но Марина Ивановна сама говорила, что если в случае...
– Я знаю, что - сама. А вы - пользуетесь. А если бы ее - расстреляли?
(Отец молчит и тяжело сопит, внутренне со всем согласный.)
– Словом, помните: я сейчас уезжаю. Но я вернусь. И если я узнаю, что вы - вы меня поняли? я наведу на вас беду - болезнь - и тиф, и чесотку, и что угодно - я вас просто прокляну.