Повесть о старых женщинах

Беннет Арнольд

— Угрожать вам! — вскричал он. — Уж не думаете ли вы, что я ушел бы отсюда ради удовольствия? Если я уйду, то только потому, что не могу больше выносить это. Вот и все. Я не могу это выносить. Констанция нужна мне, и если она не станет моей, я этого не вынесу. Из чего, по-вашему, я сделан?

— Я уверена… — начала было она.

— Все это прекрасно! — Он срывался на крик.

— Пожалуйста, разрешите мне сказать, — спокойно сказала она.

— Повторяю, я не могу больше это терпеть. Вот и все… Хозяева не имеют права… У нас те же чувства, что и у других мужчин.

Он был

глубоко потрясен. Совершенно беспристрастному исследователю человеческой натуры он мог бы показаться смешным. Но он был глубоко и искренне потрясен, и, возможно, человеческая натура не могла бы проявить себя более человечно, чем это сделал мистер Пови в тот момент, когда, не будучи долее в силах сдерживать неожиданно охвативший его приступ отчаяния, стремительно выбежал из гостиной, чтобы укрыться в своей спальной.

«На такое способны только тихони, — сказала себе миссис Бейнс. — Невозможно предугадать, когда у них кончится терпение, но уж если это произошло, то ужас, что с ними творится, ужас… Что такого я сделала, что сказала такого, чтобы вывести его из терпения? Ничего! Ничего!»

Куда девался ее сон? Что будет с ее дочерью? Что она может сказать Констанции? Как может она теперь встретиться с мистером Пови? Нужно было быть очень храброй, сильной женщиной, чтобы не воскликнуть в отчаянии: «Я так исстрадалась. Поступайте как хотите, только дайте мне умереть спокойно!» — и таким образом допустить, чтобы все шло своим путем!

III

Ни мистер Пови, ни Констанция при ней более этой щекотливой темы не касались, и она решила, что первой об этом не заговорит. Она считала, что мистер Пови воспользовался своим положением в доме, а также проявил ребячливость и неучтивость. В глубине души она обвиняла в его поведении и Констанцию. Итак, вопрос повис в воздухе между противоборствующими силами гордости и гнева.

Однако вскоре последовали события, в сравнении с которыми сердечные дела мистера Пови оказались столь же несущественными, сколь дождь в апреле. Судьба не подала знака предостережения, наоборот, она предвещала мир и покой. Когда от фирмы Биркиншо прибыло обычное письмо со списком рекомендуемых товаров, в нем вместо слов «наш мистер Джеральд Скейлз» значилось другое, незнакомое имя. Миссис Бейнс, случайно натолкнувшись на письмо, испытала чувство облегчения, смешанное с разочарованием, постигающим дипломата, если не осуществляется ни один из предусмотренных им вариантов. Напрасно она отослала Софью из дому: материнская любовь сделала из мухи слона. И действительно, обдумывая прошлое, она не могла вспомнить ни единого факта, который подтвердил бы ее догадку о тайно пробуждающейся привязанности между Софьей и молодым Скейлзом! Ни единого даже мелкого факта! В свое оправдание она могла привести лишь то обстоятельство, что Софья дважды встретила Скейлза на улице.

Она ощутила странный интерес к судьбе Скейлза, которому мысленно уже давно предсказывала всяческие бедствия, и, когда приехал новый представитель фирмы Биркиншо, приняла меры, чтобы в это время оказаться в лавке. Она намеревалась побеседовать с ним, после того как мистер Пови завершит деловые переговоры, и выяснить все, что возможно. В нужный момент она с этой целью перешла из одного конца лавки в другой, где располагался мистер Пови, и по пути, бросив взгляд на Кинг-стрит, приметила знакомую повозку. Она остановилась, ей послышалось, что внизу стучат. Забыв о новом приказчике, она торопливо направилась к нижней гостиной и в коридоре ясно услышала стук, сердитый и нетерпеливый.

— Мэгги, конечно, наверху! — саркастически пробормотала она.

Миссис Бейнс сняла дверную цепочку, отодвинула щеколду и отперла боковую дверь.

— Наконец-то! — раздался недовольный голос тетушки Гарриет. — Как! Это ты, сестра? Ты уже поднялась с постели? Какое счастье!

Две величественные и представительные фигуры стали на циновку и вытянули шеи, чтобы их грандиозные бюсты не помешали им поцеловаться.

— Что случилось? — с испугом спросила миссис Бейнс.

— Ну, скажу я вам! Я приехала, чтобы спросить тебя! — воскликнула миссис Мэддек.

— Где Софья? — спросила миссис Бейнс.

— Разве она не приехала, сестра? — миссис Мэддек рухнула на софу.

— Приехала? — повторила миссис Бейнс. — Конечно, нет! О чем ты говоришь, сестра?

— Вчера, как только она получила письмо от Констанции, что ты больна, лежишь в постели и ей хорошо бы приехать и помочь в лавке, она отправилась сюда. Я наняла для нее кабриолет у Братта.

Миссис Бейнс, в свою очередь, рухнула на софу.

— Я не болела, — сказала она, — а Констанция не писала ей уже целую неделю. Только вчера я говорила ей…

— Сестра, этого быть не может! Софья получала от Констанции письма каждое утро. Во всяком случае, она говорила, что они от Констанции. Я сказала ей еще вчера, чтобы она непременно написала мне, как ты себя чувствуешь, и она клятвенно пообещала исполнить это. Именно потому, что я ничего не получила с утренней почтой, я и решила приехать и узнать, не произошло ли чего-нибудь серьезного.

— Произошло! — тихо сказала миссис Бейнс.

— Что…

— Софья сбежала. Ясно как день! — произнесла миссис Бейнс с ледяным спокойствием.

— Нет! Никогда не поверю. Я заботилась о Софье денно и нощно, как о собственной дочери, и…

— Если она не сбежала, то где же она?

Миссис Мэддек трагическим жестом отворила дверь.

— Блейден, — громко позвала она кучера, стоявшего на тротуаре.

— Да, мэм.

— Не правда ли, вчера мисс Софью вез Пембер?

— Да, мэм.

Она замялась. Неловкий вопрос мог пробудить интерес к чужим личным делам у представителя того класса, в котором подобный интерес ни в коем случае пробуждать не следует.

— Сюда он не доехал?

— Нет, мэм. Вчера, когда он вернулся, он как раз сказал, что мисс Софья велели высадить ее у станции Найп.

— Так я и полагала! — отважно сказала миссис Мэддек.

— Да, мэм.

— Сестра! — тщательно затворив дверь, простонала она.

Они прильнули друг к другу.

Весь ужас случившегося овладел ими не сразу, ибо сила веры, сила образного восприятия величайшего события, приносит ли оно огромное горе или огромную радость, до нелепости ограничена. Но с каждой минутой ужас приобретал все более отчетливый, сокрушительный и трагически всевластный характер. Многого они не могли поведать друг другу из-за гордости, стыда, несовершенства изреченной мысли. Не могли они и произнести имени Джеральда Скейлза. Тетушка Гарриет не была способна унизиться до того, чтобы защищаться от возможного обвинения в невнимательности, а миссис Бейнс не могла унизиться до того, чтобы убеждать сестру, что она, миссис Бейнс, не способна прибегнуть к подобному обвинению. Ни словом не могли они даже обмолвиться относительно преступного безрассудства Софьи, это была запретная тема. Так, с грехом пополам, и продолжался диалог — нескладно, непоследовательно, тщетно.