Повесть о старых женщинах
Шрифт:
— Если у тебя есть хоть капля совести, ответь на мой вопрос!
— На какой вопрос? — сказала она сдержанно, тихим, дрожащим голосом.
— Попросишь ты своих или нет?
— О деньгах?
В ее словах прозвучал дьявольский сарказм. Софья не могла и не хотела скрывать свою иронию. Какое ей дело, если это приведет его в ярость. Не думает же Джеральд всерьез, что она встанет на колени перед своей родней. Она? Неужто он не сознает, что его жена самая гордая и самая упрямая женщина на свете, что все ее обращение с ним — только от гордости и упрямства? Как Софья ни ослабела от болезни, она призвала на помощь всю силу своего характера, чтобы не утратить решимости никогда, никогда не вкусить хлеба унижения. Она раз и навсегда решила, что умерла для своей семьи. Правда, несколько лет назад в декабре Софья увидела в английском магазине на улице Риволи рождественские открытки и, внезапно испытав нежность к Констанции, послала Констанции и матери разноцветную поздравительную открытку.
И Джеральд еще требует, чтобы она клянчила у семьи деньги! Да даже живя в роскоши, не явилась бы она с визитом на Площадь св. Луки! Там никто не узнает о ее страданиях, и особенно — тетушка Гарриет, которую Софья обокрала!
— Напишешь ты своим? — снова спросил Джеральд, отчеканивая каждое слово.
— Нет, — коротко ответила Софья с чудовищным презрением.
— Почему?
— Потому что не желаю.
Изгиб ее сжатых губ без снисхождения досказал все остальное о его немыслимом, диком, грубом разгуле, его лени, его неумеренности, его лжи, его обманах, его вероломстве, его хамстве, его транжирстве, о том, как он позорно растратил и загубил ее жизнь и свою собственную. Софья не знала, сознает ли Джеральд, как низко он пал и как унизил ее, но если сам он не способен прочитать то, что стоит за ее оскорбленным молчанием, она слишком горда, чтобы читать ему вслух. Никогда она не роптала — разве что в минуты неудержимой злобы.
— Вот ты как заговорила — хорошо же! — взорвался Джеральд.
Он явно был обескуражен.
Софья молчала. Полная решимости, она ожидала, к каким поступкам подтолкнет Джеральда ее бездействие.
— Я ведь не шутки шучу, — продолжал он. — Мы умрем с голоду.
— Хорошо, — согласилась она. — Умрем с голоду.
Глядя на него исподтишка, Софья готова была поверить, что Джеральд действительно дошел до предела. Его голос, который сам по себе никогда не мог ее убедить, теперь звучал убедительно. У него нет ни гроша. За четыре года он промотал двенадцать тысяч фунтов и ничего не получил взамен, кроме трагической фигуры жены и испорченного желудка. Было только одно небольшое утешение, и все, что в Софье было от Бейнсов, цеплялось за это обстоятельство и искало в нем удовлетворения: из-за обыкновения кочевать из гостиницы в гостиницу Джеральд не мог запутаться в долгах. Может быть, он и скрыл от нее какие-то должки, но небольшие.
Так смотрели они друг на друга, с ненавистью и отчаянием. Неизбежное случилось. Месяцами Софья с напускной храбростью ожидала этого, не тая от себя, что их ожидает. Годами Джеральд был уверен, что неизбежное случается с другими, но не с ним. И вот оно, пришло! Он ощущал тяжесть в желудке, она — оцепенение, внезапную слабость. Даже теперь Джеральд не мог поверить, что на самом деле разразилось несчастье. А Софья — Софья утешала себя горькими думами о причудах судьбы. Кто бы поверил, что придется ей, юной девушке, воспитанной и т. д…. Даже ее мать не смогла бы решительнее использовать удобный случай, чем это сделала Софья, сохраняя презрительную мину.
— Ну, коли так… — тяжело дыша, процедил Джеральд. И, все так же тяжело дыша, выскочил из комнаты, и след его простыл.
II
Как только Джеральд ушел, Софья, желая доказать себе, что достаточно владеет собой, чтобы читать, нехотя взялась за книгу. Чтение давно уже служило ей главным утешением. Теперь же ей не читалось. Она оглядела неуютную комнату и подумала о сотнях комнат — иные были роскошны, другие гнусны, но все как одна унылы и безрадостны — через которые ей пришлось пройти на пути от безумного восторга до спокойного и холодного отвращения. Ее истерзанному слуху докучал нескончаемый уличный шум. Покой, покой любой ценой — только об этом мечтала Софья. Затем вновь в ней ожило глубокое недоверие к Джеральду: несмотря на его неподдельное отчаяние, в котором ощущалась искренность, бывшая для нее внове, Софья не могла до конца поверить, что, декларируя крайнюю нищету, он, в конечном счете, не пытался словчить, чтобы отделаться от нее, своей жены.
Софья вскочила и, бросив книгу на кровать, натянула перчатки. Она пойдет за Джеральдом, если удастся. Она сделает то, чего никогда прежде не пробовала, — проследит за ним. Борясь со слабостью, Софья спустилась по длинной витой лестнице и выглянула из дверей на улицу.
В первом этаже гостиницы помещалась винная лавка — рослый хозяин протирал один из трех желтых столиков, выставленных на улицу. Он улыбнулся Софье с привычной благожелательностью и молча указал в направлении рю Нотр-Дам де Лорет. Вдалеке она заметила Джеральда. Он курил на ходу сигару.
У Джеральда был вид беззаботного фланера. Дым сигары показывался то над левым его плечом, то над правым и улетучивался в пустоту. Джеральд шел бодрой походкой, но не спеша, помахивая тросточкой, насколько позволяла уличная давка, заглядывая во все витрины и в глаза всех женщин моложе сорока. То был совсем не тот человек, который минуту назад в гостинице осыпал Софью злобными угрозами. То был безмятежный фланер, готовый пуститься в любую приятную авантюру, которую посулит ему судьба.
А что, если Джеральд обернется и заметит ее?
Если он обернется, заметит Софью и спросит, что она здесь делает, она прямо ответит: «Я выслеживаю тебя, чтобы узнать, чем ты занимаешься».
Но Джеральд не обернулся. Обогнув церковь, вокруг которой толпа была гуще, он направился прямо на рю дю Фобур Монмартр и пересек бульвар. Весь город, казалось, оживился и пришел в возбуждение. Одна за другой грохали пушки, развевались флаги. Софья не имела представления, к чему эта пальба; много читая, она вовсе не читала газет — ей и в голову не приходило взять газету в руки. Но к лихорадочной атмосфере Парижа Софья привыкла. Недавно она видела, как горделиво прошли на рысях кавалерийские полки через Люксембургский сад, и была в восторге от этого прекрасного зрелища. Артиллерийский салют Софья приняла за еще одно выражение энтузиазма, который должен же находить какой-то выход в круговерти Второй империи. Порешив так, она задумалась о другом, и панорама столицы была только смутным фоном для ее ожесточенных размышлений. Софье пришлось замедлить шаги, потому что Джеральд шел не торопясь. Красивая женщина, да и всякая женщина, если только она не старая карга и не почтенная дама, замедлив шаг на парижской улице, мгновенно пробуждает неуместные желания, ибо она есть высшая цель на земле, всегда превосходящая по значению и политику, и дела. Как подлинный англичанин-патриот всегда найдет время поохотиться на лис, француз никогда не откажется бросить все, — лишь бы пристать к женщине, которой он дотоле и в глаза не видел. На Софью с ее тайной саксонского романтического темперамента и с ее парижским туалетом многие мужчины обращали внимание, но никто не решился подойти к ней, отнюдь не из уважения к печали на ее лице, а из подсказанного опытом убеждения, что ее сосредоточенный взгляд неотступно следует за другим мужчиной. Среди запаленных гончих псов она оставалась невредимой, как заговоренная.
По южной стороне бульвара Джеральд продвигался к рю Монмартр и вдруг завернул на рю Круассан. Софья остановилась на минуту и справилась о цене на гребни, выставленные перед маленькой лавчонкой. Потом она пошла дальше и решительно повернула на рю Круассан. Никаких следов Джеральда! Софья увидела вывески редакций — «Ле Бьен Пюблик», «Ля Пресс Либр», «Ля Патри»{71}. На углу была молочная. Софья зашла внутрь, спросила чашку шоколада и села. Ей хотелось кофе, но из-за приступов головокружения кофе ей запрещали все врачи. Однако, заказав шоколад, она почувствовала, что на этот раз, когда ей необходима энергия, чтобы преодолеть усталость, ее подкрепит только кофе, и изменила заказ. Софья села у самых дверей, так что Джеральд не проскользнет незамеченным, если пройдет мимо. Она с жадностью выпила кофе и поджидала в молочной; она почувствовала, что начинает привлекать к себе внимание. Но тут мимо двери, в каких-то шести футах от нее прошел Джеральд. Он завернул за угол и стал спускаться по рю Монмартр. Софья расплатилась и устремилась за ним. Она испытывала прилив сил. Сжав губы, Софья повторяла: «Я пойду за ним всюду, и пусть будет что будет». Она презирала Джеральда. Она чувствовала, что стоит выше него. Ей казалось, что, покинув гостиницу, Джеральд с каждой минутой так или иначе делается все подлее и заслуживает уничтожения. Она воображала, какими бесстыдствами занимался он на рю Круассан. Для возмущения явных поводов не было, но слежка приводила Софью в ярость, хотя все, в чем можно было обоснованно обвинить Джеральда, — это сигара.
Джеральд зашел в табачную лавку, появился оттуда с новой сигарой, еще длиннее и дороже первой, сорвал с нее обертку и закурил так, как мог бы закурить миллионер. И этот человек клялся, что у него нет и пяти франков.
Софья прошла за Джеральдом до рю де Риволи и там потеряла его. Толпа все прибывала, реяли флаги, вокруг стояли солдаты и жестикулировали полицейские. Казалось, вдоль по улице веет веселый ветерок. Словно речное течение затянуло Софью в толпу, и когда она попыталась выбраться из толпы на площадь, ей преградила путь цепь улыбающихся полицейских: Софья была для них частью уличного движения, подлежащего регулировке. Так ее несло вперед, пока не показался Лувр. В конце концов, может быть, Джеральд вышел только полюбоваться на сегодняшнее оживление, чем бы оно ни было вызвано! Софья не знала, что происходит. Ей это было неинтересно. Оказавшись в середине густой массы людей, глядящих в едином порыве на колоссальный памятник королевской и императорской суетности, она, с обычной своей угрюмостью, думала о том, что пожертвовала карьерой школьной учительницы только ради того, чтобы на четверть часа увидеться с Джеральдом в лавке. Софья смаковала эту мысль, как человек с испорченным аппетитом — тухлую пищу. Она вспомнила лавку, винтовую лестницу, ведущую в мастерскую, и зеркало в простенке.