Повесть о зеленоглазом олене
Шрифт:
Ксюша не любит обсуждать тот случай, когда, включив по телику КВН, мы увидели во втором зрительском ряду между внуком Ельцина и актером Харатьяном нашего бывшего соседа Сашку Дарповича, по кому Ксюша вздыхала, хоть и с самого начала знала, что он уедет. Он доучивается в очень крутой московской гимназии, где его наградили билетом на КВН за заслуги в математике. И это было только начало. А Ксюша с тех пор брезгует влюбляться, пока не уедет на большую землю. И тётя Нина за нее спокойна.
–Дарпович тоже симпатяга. И горы тут были ни при чем.
– Не начинай, Даша.
Ксю хитра, как сто китайцев. После города, который так и не вырос из размеров поселка, нас ожидают битвы за жизнь в мегаполисах. А когда готовишься к битвам, каждое смазливое личико на деревенских улицах это ловушка. Но Дарпович эту битву уже выиграл, потому что родители его вовремя увезли и заставили учиться.
Ночью удивительно хорошо спалось, но утром я решила, что вчерашний эксперимент с вторжением в Женин двор останется первым и единственным. Нечего мне делать в его дворе. А про то, что те девчонки по-настоящему ЖИВУТ, это я всё навыдумывала вчера. Просто мне стало любопытно, а каково находиться на той стороне, где запросто ляпают о сокровенном. Садятся в лужу и дают взрослым над собой добродушно потешаться. Да и желание доказать Ксюше, что мы, оставшиеся, чего-то стоим, не покидает меня.
ГЛАВА 4. ПОЖАР
Луна над поселком нависает огромная. В нижнем дворе, который я днем рассматриваю в отцовский бинокль, жгут костры.
Поселок построен так, что романтики-строители оставили клочки невырубленной тайги внутри вполне городских дворов. Еще в младших классах я встречала детей, от дерева к дереву бегающих за семейством бурундуков. Такой клочок тайги называют «лесок», потому что это не сквер и не площадка, а настоящий и нетронутый маленький лес. В нижнем дворе, как и во всяком синегорском дворе, есть такой же клочок невырубленной тайги. По вечерам там собираются подростки, не слишком обремененные опекой и школьными задачками. К тому же нынче стоит оттепель, каких не бывало. Мороз не успел извести ароматы лиственной смолы, жухлых трав и опавшей хвои. Вечная мерзлота, залегающая на несколько сотен метров под нами, делает поблажку, разрешает порезвиться. Жизнь хороша.
Доносятся потешные истории, кто-тозатевает разговоры, сидя на осенних листьях, кто-то молчит и просто не идет домой. От костра отдаляются одни силуэты, к костру стекаются другие. Ноги промокли, за шиворотом хвоя, но сидят до глубокой ночи. Плевать на геометрию, на тригонометрию и на физику – есть более востребованные стороны бытия. Я могла бы быть среди них, как одноклассник Дёня. Он живет на два фронта – прилежно делает уроки днём, посещает секцию греко-римской борьбы, а потом слоняется по поселку эдаким хулиганом, не высыпаясь ночами.
Но чутье подсказывает не ходить. Неохота, чтобы тебя окликали:«Э! Слышь». Пришла тут, уселась слушать матерные анекдоты, нюхает табачный дым. «Э, слышь!» – это правило игры, которое ты должна будешь принять. Не примешь, значит зачем тогда пришла? А как объяснить, что пришла ради воздуха, ради танца теней и запахов, новых идей в голове?
Я завидую Дёне, который жжет ветки и смотрит на созвездия. Он напускает на себя шалопайский вид и скрывает от приятелей хорошую учебу в школе, чтобы каждый день сидеть ночью у костра и никому не быть обязанным. Не хочет он в комфортной глухоте смотреть «Санту-Барбару»* с родителями. Придумал, выкрутился, но таких единицы.
Вдруг толпа у костра зашевелилась и встала. Всё «общество» из леска потоком тянется к подъезду Жениной мамы. Из окон напротив валят клубы дыма. Я слежу за этим местом, кажется, даже во сне, но сейчас в опускающейся темноте дым застил два первых этажа, а я не заметила.
«Мам, я пойду посмотрю, что там!» – бросаюсь в прихожую я, –«Смотри, там полно малолеток, им и то разрешают!». Этой фразой венчаются все поздние походы из дома. Здесь главное, не дав родителям времени на размышления, накинуть куртку, шапку и надеть дутые сапоги. «Только пять минут!» –донеслось вслед.
Где можно встретить весь цвет поселкового общества, как не на пожаре? Здесь, под окнами Жениной мамы, собрались все: благополучные и трудные, разбуженные и еще не засыпавшие, первоклашки и старшеклассники, из этого двора и из отдаленных, тепло одетые и наоборот, выбежавшие на пять минут. «Пожар! Там пожар!» – кричат малыши. Пробираясь ближе, я вижу дворового авторитета Хряща, который пользуясь случаем подходит и за руку здоровался с каждым, кто кажется ему не менее уважаемым. Я замечаю сестер Ивановых, которые знают всё про всех. Я вижу старшеклассницу Юлю из второго подъезда, которая всегда одевается словно на парад, и в этот раз тоже – белый верх, черный низ, нарядный шарфик. Еще десятки лиц в дыму. Я знаю всех умников и всех хулиганов большого двора, моего бывшего двора, нашего с Женей двора. До того, как люди стали бежать из поселка, этот бесконечный дом с полусотней торчащих на улице детей отражал все виды и классификации детства, какие только могут быть на свете. Детские кланы и компании смотрели друг на друга как разнояйцевые близнецы через свои зыбкие прозрачные пузыри в утробе матери, легонько соударяясь, но не делая зла. Каждый день кого-то приводили в пункт милиции, а мы играли бадминтон до часу ночи и переписывали стихи из песенника* у продавщиц ночного ларька (как выяснилось, это была Ахматова). Местная шпана никогда не внушала мне страха.
Но когда Женю увезли к бабушке, а я переехала в другой двор, среди местных появился мой враг Лёха Щихута.Он вытянулся в росте и вылезиз толпы подрастающих мальчишек, незаметно, как ядовитый гриб. Сейчас его куцая куртка мелькает у подъезда. Щихута–существо тихой жестокости и гадливости,новый вид человека, ранее не встречавшийся на просторах нашей долины. Я избегаю его из-за того, что в школе он портит мои вещи, за спинами других толкает меня, сбрасывает на меня стулья с парт и пуляет в меня обвалянные в слюне семечки. Он пользуется любой минутой, когда я нахожусь одна, но лучше не показываться ему на глаза никогда. Каждый раз, когда вижу по-дурацки выстриженную голову Щихуты и заеды на его губах, я надеюсь, что он успел забыть или расхотел издеваться. Ведь природа, обделив человека умом, должна обделять и памятью. На пожаре я обхожу Щихуту со спины и протискиваюсь к Ивановым.
Ивановы мне нужны, потому что самый простой способ что-нибудь узнать в Синегорье, если ты из нашей школы, это найти Ивановых. ВедьИвановы, постигшие многие прелести и тяготы взрослой жизни к своим двенадцати и тринадцати годам, знают всё. А что не знают, то никогда не стесняются спрашивать, даже самое неприличное. Сначала нужно выслушать, как давно меня не видели, затем ответить, как я отношусь к той или иной учительнице, которая «овца такая», с кем я тусую, почему не хожу на дискотеки…
Дабы не нарушить небрежность, с которой мне предстоит задать мучающий меня вопрос о пожаре, я даю быстроглазой Ивановой выговориться. Потом, наконец, сквозь вой пожарной сирены кричу ей: «А кто горит?!». Она должна знать, ведь все вокруг уже знают.
Жанка Иванова слегка отворачивается от меня и сначала через сестру спрашивает у Хряща сигарету. «Кто горит, ты не знаешь? – кричу я, но на всякий случай не слишком громко, – здесь, кажется, живет мама братьев… как их там, не помнишь фамилию?». Толпа подпирает нас с Ивановыми под самые окна. «Братьев Скворцовых! – помогает Жанка, – Нет! Это не они горят! Они на втором, а пожар на третьем! Просто дыма до фига». Ивановы знают всё. Мысленные картины, как я вхожу в пылающую квартиру и вытаскиваю полуживого зеленоглазого юношу, отступают.