Повесть о жизни. Книги 1-3
Шрифт:
Романин толкнул меня, но я не понял, о чем он хотел меня предупредить.
– Канцлер смотрел своими выпученными глазами на каждое зачатие, – сказал с отвращением ксендз, – и думал: «Ах, майн Готт! Еще один бравый солдатик для фатерланда. Ах, майн Готт, как хорошо, что ты посылаешь Германии так много этих рыжих парней».
Ксендз медленно пошел вдоль полок, проводя рукой по переплетам книг. Он как будто пересчитывал их. Потом быстро обернулся.
– Весь свой век, – сказал он по-польски, – я собирал эти книги. Две тысячи томов по истории.
Ксендз потрепал меня по плечу сухощавой рукой и вышел, шурша сутаной.
– Хорош? – спросил Романин. – Мы с ним сдружились. Тут у него чего только нет! Вот эта полка – сплошь о Суворове. А эта – о Наполеоне. А сверху – Средние века и творения отцов церкви.
Я взял наугад толстую книгу в потрескавшемся черном переплете. Это была «История французской революции» Карлейля{182}.
– Завтра на рассвете двинем на Брест, – сказал Романин. – Все пойдет к чертовой матери! Все эти книги вместе с их чудаковатым хозяином. Идите умойтесь, вы, негр Бамбула! В саду есть маленькая баня. Ее недавно протопили.
Я пошел в баню. Ее покосившийся сруб зарос крапивой по самую крышу.
Котел был полон теплой мутноватой воды. Я подкинул под него куски трухлявых досок от забора и разжег их. В разбитое окно тянуло сыростью – приближался вечер.
Я разделся и удивился тяжести своей пропыленной одежды и сапог. Потом я долго сидел на скамье, ждал, пока согреется вода, курил и ни о чем не думал. Мне просто было хорошо в этом коротком одиночестве, хорошо от свежего воздуха, лившегося из сада.
В бледных лучах солнца толклась мошкара. За окнами выше подоконника, стояли белые зонтичные цветы.
Было так тихо, что я слышал, как фыркают наши лошади, привязанные к деревьям в саду. Потом издалека дошел, прокатился над банькой и затих где-то на западе медленный гул.
Серый кот вскочил на подоконник, посмотрел на меня и удивленно мяукнул. После этого он обошел вдоль стен всю баньку и заглянул в мои сапоги. Там было пусто и темно. Кот снова мяукнул, но теперь уже вопросительно, и начал тереться о мои ноги. Пушистая его шкурка чуть слышно потрескивала.
Я погладил его. Кот заурчал от наслаждения.
– Ты, окопавшийся в тылу! – сказал я коту. – Тебя никто не тронет. За тобой не будут охотиться люди в стальных касках, чтобы неизвестно зачем непременно убить. Давай поменяемся?
Кот сделал вид, что не слышит моих слов. Он неторопливо вышел из баньки и даже не оглянулся.
– Свинья! – сказал я ему вслед. – Свинья и эгоист.
Мне очень хотелось, чтобы он вернулся. Мне нужно было хоть какое-нибудь живое существо, которое не понимает, что такое война, и думает, будто мир так же хорош, каким был месяц или год назад. Все так же летают в саду крапивницы, все так же закатывается прозрачное сельское солнце, все так же можно дремать в
От усталости путались мысли. Мне хотелось остановить их, чтобы подумать наконец о том, что давно уже саднило на сердце. О ласке, о теплом плече. К нему можно было бы крепко прижаться.
– Мама! – сказал я вполголоса, но тут же вспомнил сухие сжатые мамины губы и ее растерянное лицо. Нет, не она может мне помочь. Но кто же? Никого не было. Может быть, только в будущем, если оно действительно будет, встретится человек с большой нежной душой... И Лелю я тоже потерял и уже не увижу.
Снова над банькой прокатился тягучий гром. С костельных вязов взлетели с беспорядочным криком галки.
К окну подошел Романин.
– Вы что, уснули? – спросил он. – У пана ксендза нашлось вишневое варенье.
– Как будто уснул, – сознался я.
– Молодой человек, – сказал Романин, – вы мне не нравитесь. О чем вы тут размышляете? Мойтесь скорей, и пойдемте пить чай.
Старик в грубой свитке – костельный причетник – накрыл чай в комнате с книгами. Он постелил на круглый стол серую скатерть и поставил на нее стаканы и сахарницу из тусклого серого стекла. Только вишневое варенье выделялось гранатовым ярким сиропом.
Мы достали свои запасы: мясные консервы, галеты и клюквенный сок. Больше у нас ничего не было.
Пришел серый кот. Звали его Вельзевул. Мы пригласили к столу ксендза. Перед тем как сесть, он пробормотал коротенькую молитву. Мы стоя выслушали ее.
– Вежливые молодые люди, – заметил ксендз, усмехнулся и помолчал. – Да будет благословенье Божье над вами, – сказал он, садясь. – Пусть каждый ваш шаг охраняет Святая Дева. В нее вы, конечно, не верите. Но вшистко едно! Пусть она следит своим взором за вами и отводит руку врага.
Ксендз отодвинул чашку и повернулся к причетнику, пившему чай на краешке стола.
– Янош, – сказал он, – ты откроешь костел, и мы будем служить всю ночь и весь завтрашний день.
– Так, пане ксендз, – вполголоса согласился причетник и привстал. – Всю ночь и весь завтрашний день.
– Мы отслужим великую литанию по убитым.
– Так, пане ксендз, – снова вполголоса ответил причетник. – Литанию по всем убитым.
– А потом мы отслужим мессу пану Богу, чтобы он помог Польше воскреснуть, как феникс{183} из пепла.
– Так, пане ксендз, – глухо согласился причетник. – Як феникс с попёлу.
– Амен! – сказал ксендз.
– Амен! – пробормотал причетник и опустил седую косматую голову.
Нам с Романиным стало не по себе от этих заклинаний ксендза и бормотаний причетника. Ксендз как будто догадался об этом. Он молча встал и вышел. За ним вышел, прихрамывая, причетник.
Я лег на клеенчатый черный диван, укрылся шинелью и провалился в гудящую темноту.
Проснулся я внезапно, без причины. Очевидно, была уже поздняя ночь.