Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге
Шрифт:
Семилетний мальчишка несколько раз обежал вокруг идущего к городу Цадока, демонстративно оглядывая все кругом и указывая руками на все, что видел: на оливковую рощу невдалеке, на близкую речку, на раскидистую смокву за ней, на дальние невысокие скалы, на зеленеющее поле, на тропу, которой они шли, на редкие облака в ясном небе.
– Мы в храме, Цадок? А как же наш храм в Иершалоиме, он ведь тоже красивый, и все ходят туда, и детей носят, совсем малых, – чтобы сразу знали, где храм. Почему Зороастр – сын Звезды? А его принесли в храм, когда он родился? Что он сказал, когда родился? Мама говорит, что сначала я сказал "Цадок", – хотя ты не мой отец. Она удивилась и показала потом
Они подошли к дощатому мостику-настилу над большим ручьем. Учитель взял мальчишку за руку и показал в прозрачную глубину у дна.
– Видишь, две рыбы стоят у дна против течения? Они всегда молчат, хотя знают про свой ручей все. Время течет быстро, как ручей. А вон там дальше на берегу овцы, вот видишь, – баран повернулся, смотрит на нас? Видишь, уходит теперь, и овцы за ним. Наступает новое время, Симеон. Была эра Овна, наступает эра Рыб. Овны шумные, прямые, упрямые. Рыбы молчат и дышат тайной воды. А кто будет теперь весь в словах, – как рыба в чешуе, – тот от сатаны, Симеон.
Симеон вдруг застыл на мгновение, как будто что-то услышал, вырвал руку и побежал с настила к едва видной тихой заводи, которую образовал изгиб ручья у песчаного плеса в высокой траве. Присел там на корточки и увидел ту, которая позвала его. Это была маленькая рыбка, чуть больше пескаря. Она выплыла прямо к нему, на расстояние вытянутой детской руки и как будто глотнула воздух, высунув рот из воды. "Ты", – как тихий гром услышал он с неба, – почему-то с неба, не из воды, а на воде лопнул воздушный пузырек. Несколько секунд они застыли, глядя друг на друга. "Сейчас ещё что-то скажет", – точно знал мальчишка и замер до дрожи.
Вдруг шевельнулась трава рядом с ним, легкий порыв ветра показался грозным чьим-то вздохом и испугал обоих. Он сморгнул, и увидел ее уже уплывающей, как будто огорченной этим вздохом.
– Цадок! Цадок! Ты слышал? Она… Она… Сверху сказала мне "Ты", – мне сказала! Ты слышал, Цадок? Ты слышал?!
– Ты сказал, я слышал, – улыбнулся Цадок, – значит, придётся рассказать тебе. Значит, ты – это Ты. Тогда слушай. Первое, что сказал Заратуштра? Как только он родился, он рассмеялся радостно, как маленький звонкий колокольчик прозвучал в огромном храме, на Земле. Об этом написано в Авесте, на воловьих шкурах, и я переписал их в Персии, всю двадцать одну книгу. Я покажу тебе эти свитки, и ты, Симеон, – значит это будешь ты, – через много-много лет, после войны с Римом, после землетрясения спрячешь их в пещёрах на берегу Мертвого моря, и они будут дожидаться там другой, за Рыбами, следующей эры… Ты спрячешь в тех пещёрах все наши свитки. Спрячешь и завернешь их так, чтобы они выдержали две тысячи лет. Запомни, Симеон!.. Сыном Звезды его назвали за то, что он смотрел на звезды и знал будущее.... Храм в Иершалоиме будет перестроен, он будет ещё красивее, и ты увидишь его, и будешь часто бывать там. Но опасайся начальников храмов, построенных людьми. И этого Маккавея, и других за ним. Вырастешь, поймешь почему. Запомни, наступает время тайн. Ты будешь жить долго, очень долго. Ты даже устанешь жить, Симеон. Ты проживешь в два раза дольше меня.
– Ты что, уже умрешь, Цадок? Почему ты так говоришь? Тебя убьет Маккавей? Я не хочу. Давай уйдем в Елладу, в Персию. Ты сказал, храм везде. Твои ессеи зовут тебя Мудрым, давай уйдем с ними. Ты как Баран у них, они пойдут за тобой.
– Они
– Я не хочу, Цадок. Сделай так, чтобы ты жил, – ты все можешь. А помнишь, ты говорил, что Илия снова придёт? И ты придешь снова?
– Да, Илия снова придёт. А за ним, через полгода после него, приду и я… Ладно, пусть это буду я, – раз тебе так хочется этого. Пусть ты будешь думать, что это я пришёл. И ты, раз это Ты, – ты дождешься и узнаешь меня. Ты не умрешь, пока снова не увидишь меня, мальчик. Запомни, как бы ты ни устал, что бы ни было потом, я приду снова, и ты узнаешь меня.
– Но как я узнаю тебя, Цадок? Сколько мне будет лет?
– Тебе будет сто сорок лет, Симеон. Ты будешь однажды в храме и там узнаешь меня, потому что я рассмеюсь там, в храме.
– В храме нельзя смеяться. Все стоят там тихо и слушают Маккавея. Тебя выгонят, и тебе будет стыдно.
– Тому, Кого ты узнаешь в храме, будет сорок дней от роду, Симеон, и Его простят. Многие даже и не услышат. Но ты услышишь и узнаешь меня, когда я рассмеюсь в храме как Сын Звезды. И скажешь нашим, моим ягнятам, ессеям, что я вернулся.
– Ты говоришь непонятно, Цадок, но я запомнил. Смотри, если обманешь, если не придешь снова, я выкопаю твои книги из пещёры и прочту их. И все узнаю тогда.
– Договорились, мальчик, – улыбнулся Цадок.
– Зачем же ты придешь снова скоро, если твои книги найдут только через две тыщи лет?
– Скоро? Почти сто сорок лет – это не скоро. Я приду объяснить людям, какая она, эта эра Рыб, эра тайн и молчания, эра любви и сострадания. А если не поймут меня, я возьму перед Богом все их грехи на себя, искуплю их. Потом, не сразу, люди поймут меня, поймут мой Новый Завет. Ты же запомни, – я рассмеюсь в храме, как Сын Звезды.
Они подошли к городу. Здесь Цадок свернул на одну из окраинных улиц, а мальчишка побежал дальше, – дом его семьи был недалеко от храма. Он бежал радостный и гордый: он слышал слово Рыбы, и Цадок не умрет совсем, он снова придёт, и Симеон узнает его. Подбегая к дому, он кричал на всю улицу, полупустынную в этот жаркий полуденный час:
– Мама, мама! Цадок не умрет! Он рассмеется в храме, и я узнаю его!
Один из немногих прохожих, смуглый и чернобородый, оглянулся и внимательно посмотрел на мальчика и на дом, в дверь которого он нетерпеливо вбегал.
"Маккавей не удивится, но будет рад услышать это… Рассмеется в Храме! Ну и учитель у этих ессеев, не зря Симон уже пять лет присматривает за ним… Он не умрет! Он не умрет своей смертью, этот самозванец, это верно… "Сын Божий", – так он себя называет. За одно это по нашим законам можно распять нечестивца. А тут ещё оскорбление Храма… Он рассмеется, и все узнают, кто он такой… Самонадеянный дурак. За что только эти ессееи называют его Мудрым. Вот Баран, это верно. Глупый и наглый как баран. Давай-ка, Саул, зайди к первосвященнику прямо сегодня, вот только жара к вечеру спадет…"
И был вечер, и было утро: день один. И прошло много дней. И был суд в Синедрионе, приговоривший Учителя Праведности ессеев Цадока к смерти через распятие на кресте, за оскорбление культа и намерение оскорбления Храма. Говорят, что Цадок молчал весь суд, ничего не говорил. И только когда первосвященник, предъявив ему обвинение в намерении оскорбления Храма через осмеяние его, спросил, выдержав паузу и не мигая глядя ему в глаза: "Если ты решил осмеять Храм, то затем ты хочешь разрушить его?", – только тогда Цадок чуть заметно улыбнулся: "Ты сказал. Я скажу в следующий раз, когда вернется планета Рыб."