Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге
Шрифт:
– Но как же Иисус выбрал такого ученика? И что же, Он ничего не знал про мысли Иуды в те последние дни? Не мог объяснить ему? – Эти вопросы давно крутились у меня в голове, и теперь я задал их.
– Иисус Сам выбрал каждого из нас, и Иуду тоже. Он Сам нам об этом говорил, и не раз. И Иуда получил ведь дар исцеления, как все мы, и исцелял людей, как все мы, и не боялся яда, змей-аспидов. До прошлой весны все так шло, что будто нет на земле князя мира сего, сатаны. Но видать тогда он почуял, что пришла в Иудее для него опасность, и не захотел он отдавать Слову Господа свою паству. Он и стал свивать вокруг нас свои кольца, как почуял смертельную опасность своей власти. Знаешь ли ты, что на востоке сатану называют ещё "медленно думающим"? Да, не сразу до него все дошло, – только через два года после начала Иисусова служения. Ну а Сын Божий сразу понял, кто принялся собирать вокруг свое воинство и вползать в червивые души. Червоточинка-то у каждого человека в душе есть, и заползал туда сатана, и понуждал фарисеев и книжников злословить Иисуса. Но не только к ним, он заглядывал в
– Но ведь мог же Спаситель собрать всех вас, и объяснить про сатану, и про все это?
– Он и говорил нам все ещё тогда, – только мы не понимали. Если я тебе скажу сейчас, Рем, чтобы не рвался ты всегда вперёд, что вчерашняя шишка на голове – тебе великое предупреждение, что в то же место ударит тебя, придёт день, твой римский Зевес-громовежец, поверишь ли мне, поймешь ли меня сейчас, будешь ли лезть, куда не надо?.. То-то же, что нет, будешь по своему поступать. Разве что неделю поостережешся. А Иисус все говорил нам: и про будущие страсти, и про сатану, и про опасность предательства, и каждому разъяснял про его слабости, и говорил же ведь, что один из нас предаст, а то, что именно Иуда оказался, – это суд Божий, и иудин жребий. Ты вот, говорят, звездочет, – ну так построй карту Иуды и увидишь, помяни мое слово, что во дни его предательства сатанинская сила в Тельце была, в его знаке. Она ведь, сила эта, по кругу ползает, и жало ее то в одном знаке, то в другом, – всех сразу не может достать, выбирает жертву. Было бы жало в моем знаке, – я бы предал. Может потому и не спас Иисус Иуду, что знал про его жребий. А жребии все во власти Отца, в Его книге запечатаны, и сатана тут, – только раб возгордившийся и отпавший. Так было назначено Отцом, что слабость каждого из нас, всех людей, из всех племен, искупил Иисус на Кресте. Не было бы Креста и Воскресения, значит не было бы вовек и свидетельства Господа на земле, и торжествовал бы на земле тысячи лет иудин грех, грех примирения с сатаной, – к его славе. Но сколько бы отныне во веки веков не изливал свой сладкий яд сатана про всеобщее равенство и братство и мир на земле, мир без Бога, отныне всегда найдутся свидетели, которые скажут: веруем в Сына Божиего и проклинаем Иуду, предателя Иисуса Христа…
…Вроде бы все понятно говорил Андрей, но я все не мог успокоиться, что-то было не ясно. Ведь если бы Иисус пробыл на земле ещё, скажем, год, Он мог бы все объяснить подробнее и всех Своих апостолов защитить? И победил бы на земле, сначала в Иудее, а потом и везде? – Я спросил и об этом. Андрей ответил не сразу, подумав:
– Тебя вчера чуть не убили, Рем, а ты все туда же, рвешься куда не знаешь. Вот тебя бы, например, сатана на этом бы и подловил. Мысли твои о том, что все можно все же устроить мирно, дайте только время. Иуда думал, что все можно купить и устроить за деньги, или за мир с власть имущими. Ты думаешь, что все можно устроить за время, дайте только время. Не дано нам знать времена и сроки Отца, – и об этом тоже Иисус говорил нам. Каждому дан свой путь, и свой дар от Духа Святого, и свое пятно сатанинское, от прошлых наших грехов, от пакибытия до нынешнего рождения во плоти.
Я навострил было уши и хотел пораспрашивать Андрея про это "пакибытие", но тут радостный шум в доме отвлек нас, – пришли Пётр и Иоанн! Был час девятый с утра, день был в разгаре. Тонкое, немного нервное с утра лицо Андрея просияло. Обычно слегка скованный в движениях, он легко поднялся, даже схватил меня за руку. Мы пошли вниз, в большую горницу. Иосифа ещё не было, он остался в Синедрионе, а Пётр и Иоанн, бодрые и радостные, окруженные людьми, уже начинали свой рассказ. Я передаю его так, как запомнил тогда. Впрочем, Лука все записал потом, я знаю, – ведь это был рассказ свидетелей, в отличие от моих снов и мыслей. А Пётр и Иоанн рассказали вот что:
Синедрион собрался с утра в большой зале при храме, которая была специально предназначена для его заседаний. Были все его члены, семьдесят два человека, иудейская аристократия. В большинстве это были саддукеи знатных родов, а также начальники фарисеев и самые уважаемые в народе книжники, знатоки Торы, и все 24 первосвященника Авиевой чреды, и главный первосвященнник Каиафа, и старый Аннан, его тесть и прежний первый среди чреды. Были другие известные в Иерусалиме старейшины. Были наш Иосиф и Никодим, и ещё несколько менее известных, открыто теперь сочувствовавших Назарянину и Его ученикам.
Петра и Иоанна храмовая стража вывела на середину беломраморной залы и отошла к дверям, где стоял исцеленный вчера Хирам. Первый вопрос был от Каиафы, главного в Синедрионе и среди священников: "Какою силою, или каким именем вы сделали исцеление?" Он и саддукеи не верили во многие чудеса, считали что Велиал отвращает через это людей от веры в единого Бога, который, по их счету, все что должен был совершить, уже совершил, и теперь только и оставалось, что чтить записанное в Торе и соблюдать ее обряды, и надлежало это делать именно им, сидящим в Синедрионе, и главное саддукеям и священникам и лично ему, Каиафе. Вот если бы чудо произошло от кого-то из них, то и спору бы не было. Но от них чудес почему-то не было. А был вопрос.
Пётр и Иоанн в тот момент вспомнили слова Иисуса, который говорил о будущих на них гонениях, и чтобы не думали они, что говорить перед гонителями, что через них будет Дух Святой говорить. И так и вышло, по Слову Иисуса. Пётр сказал теперь нам, и Иоанн подтвердил, что слова сами выходили из них, и не надо было думать, как отвечать этому огромному залу и старцам в белых одеждах. Пётр сказал им:
– Начальники народа и старейшины Израильские! Если от нас сегодня требуют ответа в благодеянии человеку немощному, спрашивают как он исцелен, то да будет известно всем вам и всему народу Израильскому, что именем Иисуса Христа Назорея1, Которого вы распяли, Которого Бог воскресил из мертвых, Им поставлен сей хромой пред вами здрав. Христос есть камень, пренебреженный вами зиждущими, но сделавшийся главою угла, и нет ни в ком ином спасения. Ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись. Потом, рассказал нам Петр, они узнали в нас учеников Иисуса, которого распяли, и заволновались, но стоявший у дверей исцеленный Хирам и то, что весь Иерусалим знал о вчерашнем чуде у Красных ворот, это не позволило им сразу расправиться с учениками ненавистного Назарянина. Каиафа приказал Петру и Иоанну и Хираму выйти из Синедриона. Совещание там было недолгим, ибо что можно было сделать против очевидного, чему тысячи людей были свидетелями? Только запретить говорить об этом, и запретить им более исцелять от имени Иисуса. Так Пётр и Иоанн рассуждали меж собою за дверьми Синедриона, и когда вскоре их привели обратно в зал, то так и оказалось: Каиафа от имени Синедриона приказал им более не говорить и не учить от имени Иисуса, ничего от Его имени не совершать. Они же ответили вместе:
– Судите сами, справедливо ли пред Богом – слушать вас более Бога? Мы не можем не говорить того, что видели и слышали.
И тут прежде Каиафы и нарушая порядок сказал Никодим:
– Надобно нам отпустить их, так как нет на них никакой вины, и не силой Велиала совершено ими исцеление, а именем Иисуса Назорея, чему тысячи людей свидетели, и могут это подтвердить.
И не было у саддукеев и первосвященников и Каиафы никакой возможности задержать их. И Каиафа махнул рукой, и вышёл в гневе из зала. За ним вышли уже без стражи Петр, Иоанн и Хирам, и тысячи людей, собравшихся в иудейских дворах храма, приветствовали их и шли с ними до самой Овечьей площади, и стояли сейчас на ней, под окнами дома. Там было и большинство новообращенных назореев, и тысячи новых людей. Пётр и Иоанн, рассказав все это нам, пошли к воротам, и все двенадцать Апостолов крестили новых людей, – пять тысяч душ, – до самого вечера. А когда зашло Солнце, то снова, как на Пятидесятницу, свет засиял над домом назореев и над площадью, и был гул, и теперь ещё колебалась земля. Но в этом свете невечернем и в гуле не было страха, а был Дух Святой и знак Божий о славе дерзновения Апостолов и людей. Но все только начиналось.
Глава 8. Претория. Афраний и Титус.
Прокуратор Марк Понтий Пилат жил постоянно в Кесарии, городе специально построенном Иродом Великим для римлян и прокуратора Иудеи на берегу Средиземного моря. В Иерусалиме претория прокуратора размещалась в Антониевой крепости, также построенной Иродом. Мрачная зубчатая Антониева башня возвышалась над городом, видная со всех сторон, и со всех сторон проклинаемая ежедневно иудеями. Крепость была не так великолепна как дворцы Кесарии, но вполне достойна могущественного римского прокуратора, ныне шестого по счету, назначенного четыре года назад всадника Понтия Пилата.
Через несколько дней после событий у Красных ворот храма и собрания синедриона прокуратор со свитой прибыл в Иерусалим. Его встречал помощник Афраний и днем они недолго беседовали вдвоем. В претории со вчерашнего дня готовились к большому приему, – гонцы из Кесарии прибыли ещё позавчера. А вчера и к нам пожаловал посыльный из претории и пригласил на прием, устраиваемый Понтием Пилатом по случаю дня рождения его римского покровителя, известного консула. То, что прокуратор пожелал отметить день рождения своего покровителя в Иерусалиме, означало, что будет сбор подарков и подношений со всех римских граждан Иерусалима, а также и с богатых иудеев, которые, конечно, не были приглашены, да и не пришли бы на день рождения известного всем ненавистника Иудеи и евреев, но задобрить его богатыми поднощениями были обязаны. Все это было известно заранее, и суммы подношений тоже были известны, и мой отец, Сидоний ещё вчера приготовил положенные его должности поборы, а теперь с утра обсуждал с матерью, что подарить лично Пилату и его жене Клавдии Прокуле, – это тоже подразумевалось в таких случаях.