Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге
Шрифт:
Первосвященник обернулся к Саулу, чернобородому служке Храма и любителю астрологии. Тот что-то сказал Маккавею. "Через сто шестьдесят пять лет?" – переспросил чуть слышно. Громко сказал: "Ты безумен и опасен, Цадок. Скажи нам что-нибудь ещё."
Но больше Учитель ничего не сказал. Его распяли на Голгофе, на которую через 165 лет взошёл Иисус Христос, через цикл Нептуна, управителя эры Рыб.
Первосвященника Симона Маккавея сменил Александр Яннай, и тоже преследовал ессеев. Затем сменились на иудейском троне ещё цари и царицы. Затем Рим завоевал Иудею, и ессеи с оружием в руках боролись против легионов Помпея… Симеону в те годы было уже за семьдесят, но он был очень крепок. Однако оружие в руки он не брал, и помнил слова Цадока об эре Рыб. А ессеи что-то забыли, что-то важное. Теперь их и не преследовали. Но с самыми верными из них Симеон спрятал в пещёрах Кумрана без малого тысячу свитков и документов общины. Он помнил, что свитки
Потом, ещё через тридцать лет, было сильное землетрясение, разрушившее Кумранский монастырь ессеев. Потом, как и говорил Цадок, Ирод Первый снес старый храм и на его месте построил новый, много больше и красивее старого. И Симеон ходил туда часто и ждал Учителя, когда он рассмеется в храме. После 120 лет он устал жить и только ждал Цадока. Когда ему исполнилось 140, он устал и ждать. Слишком много он повидал на своем веку… А может и не было слова Рыбы, может ему показалось тогда? Может быть Цадок шутил с ним, с малышом?
Он почти перестал ходить в храм. Все же в один из погожих и не жарких, поздних осенних дней что-то заставило его надеть лучший полосатый плат-таллиф для молитвы. Он закинул концы его за спину и пошёл в храм. По дороге зашёл за Анной, восьмидесяти четырех лет, которую считали пророчицей, с которой он часто беседовал вечерами. Они прошли общий двор храма, где стоял обычный негромкий шум торговцев и менял, и множества людей; вышли в женский двор. Здесь, как всегда, тихо стояли еврейские мужья со своими женами, молились. Приходили с новорожденными, – через сорок дней, как положено, посвятить их Господу. Все как всегда, и было тихо в этом дворе. Вот ещё одна пара пришла с ребенком на руках матери, и ещё одна…
Вдруг как будто тихий, но звонкий колокольчик рассмеялся, рассыпался серебристым звуком. Симеон вздрогнул, оглянулся.
"Тихо, тихо, Иешуа, ты ведь в храме", – услышал он шепот совсем юной матери рядом с собой. Сначала он даже не поверил, потом замер до дрожи, – как в самом детстве, когда ждал слова Рыбы. Вспомнил сразу все, словно это было вчера: "Я рассмеюсь в храме как Сын Звезды, и ты узнаешь Меня". Старец Симеон как будто помолодел на сто лет. Он распрямился, стал выше многих в храме, повернулся и сделал два шага навстречу юной матери, протянул к ней руки. Она чуть испуганно отстранилась было, но, взлянув ему в глаза, передала Младенца. Он, похоже, узнал Симеона и улыбнулся ему. Слова сами полились из горла старца:
– Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром; ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовил перед лицом всех народов, свет к просвещёнию язычников, и славу народа Твоего Израиля. Иосиф же и Матерь Его дивились сказанномуо нём. И благословил их Симеон, и сказал Марии, Матери Его: – се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле, и в предмет пререканий, – и тебе Самой оружие пройдет душу, – да откроются помышления многих сердец…
***
…Как это иногда бывает во сне, я понял, что нужно просыпаться, но очень хотелось узнать, что будет со свитками, которые спрятаны в пещёрах близ Мертвого моря, найдут ли их,и когда это будет, и что в них? Я просил Кого-то, неведомого мне, кто показывал сны, чтобы Он ещё немного не будил меня и мне не хотелось уходить из женского двора храма, где было сейчас совсем не страшно. Но чей-то голос врывался в храм и я чувствовал, что куда-то улетаю от Марии, Младенца и Симеона.
Я открыл глаза и услышал голоса отца и Луки, ученика Иисуса из семидесяти, который как раз говорил отцу:
"… И тебе Самой оружие пройдет душу, – да откроются помышления многих сердец… Так было, Сидоний, и Мария сама рассказала мне это на днях." – Голос Луки слышался из соседней комнаты. Я выскочил туда, накинув простыню и очумело спросил, с какого места начался его рассказ, и когда он пришёл к нам. Он сказал, что пришёл с четверть часа назад, чтобы пригласить меня к апостолу Андрею, а пока рассказывал отцу о встрече Марии и Младенца с Симеоном в храме, – что ему рассказала на днях сама Мария, и он записал ее рассказ.
– Доставай-ка, Луканус, свое стило, я тебе расскажу, что было до того, что мне сам Симеон сейчас рассказал и что я сейчас видел.
– Во сне? Все уже у нас знают про твой сон про Иуду, и Андрей хочет сегодня поговорить с тобой про это. Сны ты уж сам записывай, Реми, я записываю только то, что наяву сказано мне живыми свидетелями. Не потому, что не верю в правду твоих снов, а потому что должно кому-то записать слова всех свидетелей, без домыслов или сновидений.
Умываясь, я спросил Лукануса, не Телец ли он по знаку рождения, что так рассуждает, и точно, он подтвердил, что родился под Тельцом. За завтраком я рассказал всем про свой сон, и много же удивлялись они, и решили, что провидением
Глава 7. Иудин грех. Синедрион.
Сам Иосиф с утра ушёл в Синедрион, где разбиралось дело о вчерашнем чудесном исцелении у Красных ворот. В доме как всегда после Пятидесятницы были люди, – в общем зале и в больших комнатах для гостей. Но все же их было гораздо меньше, чем вчера, большинство пошли к стенам Храма. Андрей отвел нас в маленькую комнату на втором этаже гостевой половины дома. По его виду чувствовалось, что он переживает за Петра и Иоанна, и начал он со вчерашних проишествий. Рассказав сначала последние новости про это дело, – что примерно я знал уже вчера от Мосоха, и порасспрашивав меня, что я вчера видел и слышал, он спросил, не жалею ли я о том, что не выбрался из толпы, которая занесла меня в иудейские дворы храма, – ведь мог же я выбраться, если бы очень захотел?
Я подтвердил, что мог, и сказал, что не жалею, – вот если бы убили, или покалечили, тогда другое дело, тогда пожалел бы. И рассказал второй раз за сегодняшнее утро свой сон про Симеона. Андрей слушал очень внимательно и ни разу не перебил меня вопросом. Потом сказал, что хотел сначала, как узнал про мои вчерашние "подвиги", поругать меня как следует, но теперь не будет, – видать и на это была Божья воля.
Однако про этот сон твой будет отдельный разговор, не будем мешать все. Сегодня поговорим про Иуду из Кериота, про которого твои видения помогли многое понять, и надобно и тебе это знать теперь. Мы не любили Иуду, как и многие до нас его не любили, это мы знали. И не столько потому, что он был из Иудеи, а мы все из Галилеи, а из-за его отделенности и скрытности. Иисус сказал как-то, что встретился первый раз с Иудой ещё до крещения на Иордане, когда был в пустыне у ессеев. Но среди нас он появился гораздо позже, через пол года после этого, и никогда не рассказывал об этой первой встрече. Иисус сделал его нашим казначеем, и точно – деньги он умел считать, и вел казну хорошо, никогда к нему нареканий не было. Однако исчез он в последний день с казной, и осталась она у Каиафы, – так что получается всё же вор, как и называет его Иоанн. Хотя твой сон вывел, что не по злой воле он отдал деньги, а забыл в предательском бреду, – все одно, получается вор. – Андрей помолчал и продолжил:
С самого же начала Иисус относился к нему как ко всем нам. Из первых двенадцати Он выделял только Иоанна, его брата Иакова и Симона, которого теперь зовут по гречески Петром. Постепенно и мы привыкли к Иуде, и так продолжалось до весны прошлого года. Той весной Иисус впервые предупредил всех нас, Своих учеников, что настанут вскоре грозные времена-испытания для всех, что предстоит Ему уйти от нас через страдания и смерть. Сначала никто из нас не хотел тому верить, ибо много людей тогда шло за Ним, и даже многие фарисеи поддерживали нас. Но правда, скоро, несмотря на все чудеса, соделанные Им, отношение иудейских начальников, а затем и фарисеев становилось все хуже и хуже. Они стали придирчивы, спорили каждую встречу хотя бы по пустяку, и выказывали свою ученость, и чем больше Иисус побеждал их в спорах, – а каждый раз так и было, – тем хуже становилось. Почти везде иудейские начальники встречали нас враждебно, и фарисеи везде претыкались. Многие ученики ушли от нас тогда, а когда сказал Иисус всем о грядущей грозе, то и вовсе были дни, когда нас осталось с Христом двенадцать. Иуда остался с нами без колебаний, но все видели, что он изменился. Два или три раза он пытался доказать, что нужно помириться с фарисеями и со старейшинами, говорил что худой мир лучше доброй ссоры, что нет на деле причин ссориться с фарисеями, – как будто Иисус с ними ссорился, а не они каждый раз задирали Его. А главное было в том, как теперь понятно, что мы верили в Иисуса Христа – Сына Божьего, а он, теперь видно, нет. Он считал Его великим Учителем, великим Человеком, которому не было и нет равных на земле, но в Сына Божьего Он не верил, и твой сон тому также свидетель. Мы много говорили меж собою об Иуде Искариоте после Голгофы, после его предательства и смерти. Да, все же предательства, как твой сон ни толкуй. Он в душе своей посчитал себя избранным среди нас. Считал, что ему выпал жребий – примирить Иисуса-Человека со всеми, и считал, что это ему удастся, и считал, что этого хочет Спаситель! Поэтому он и все Его притчи последних дней примеривал на себя, и всякое Его движение обращал в мысли о своей будущей славе примирителя. Нас он считал слишком простыми, считал что все мы только и можем, что слушать Иисуса, развесив уши, – может все и сложнее у него в душе было, а по последней сути – так. Главный грех Иудин в том, что он хотел примирить Божие и сатанинское…