Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге
Шрифт:
Иоанн ответил Бахраму:
– Вера есть дар Духа Святого. Но не всем даются дары. И даже если дан тебе или иному этот дар, то пренебрегающий разумом и не испытующий им может потерять веру. Не должно также верующему считать врагом своим мыслящего и испытующего. И даром веры надо делиться, ибо он от деления возрастает, а не убывает. Верующему не должно сомневаться в надобности разума, ибо Господь есть не Творец неустройства, но мира. Только Отец и Сын и Дух Святой совершенны, – тварное же все в знамении и движении Слова Христа и ко Христу. По Его же словам, не разумеющие знамения хода времен суть лицемеры. Лицемеры те, кто отвергает испытания разума. Если будем ставить сами себе ограды, то и веру потеряем, ибо и Дух Святой там, где движение, а не мертвечина… Сейчас же заканчивается восьмый час от восхода и надобно мне и Петру и иудеям идти на молитву в Храм Иерусалимский, ибо для иудеев Новый Завет
– По дороге договорим, Бахрам, – добавил Петр, и мы все пошли с ними к Храму. Был час девятый, самое жаркое время дня. Хотя я прожил в Иерусалиме уже десять лет, но летняя жара всегда донимала меня. Раздражали ещё и нищие, и калеки, и больные, немало которых покорно сидели в этой жаре на улицах весь день в тени домов или смокв и маслин, – в это время дня и тень в Иерусалиме едва спасала лишь на короткое время. Но привычные к жаркому лету иудеи, и Петр, и Иоанн, и южанин Бахрам бодро продолжали разговор, который переместился теперь с отвлеченных высот звездочетов на то, что мы видели по дороге, – как раз на этих нищих, убогих, калек. Пётр и Иоанн вспоминали, что в их детство нищеты и убогости было меньше, и ещё и родители их сетовали, что нищих и убогих с каждым годом все больше и больше. Год от года прибавлялось и бесноватых, по всей Иудее. Они вспоминали, как исцелял многих Иисус, как уважали и любили Его за это люди. Но каждое исцеление в конце концов оборачивалось для Него неприятностями от иудейской верхушки, от саддукеев, а потом и от фарисеев. Это было действительно удивительно и непонятно: как так получалось? – Об этом рассуждали Пётр и Иоанн, Бахрам и остальные, кто шёл с нами.
Я шёл, щурился от жары и слушал. Уже на улице Сыроварен, недалеко от Храма, Иоанн предположил, что в последние годы порча и болезни, и бесноватость невидимыми токами расходились от упертых в прошлое, твердолобых саддукеев, а в последний год, может быть, и от фарисеев, – раз каждое исцеление заканчивалось скандалами с ними. Видимо на разломе жизни Иисуса какая-то невидимая суть обнажилась в мире Иерусалима, и поляризовала людей, и обнажила зло в городе. В последний год князь мира сего, сатана, открыто выступил в Иерусалиме против Иисуса, поэтому и получалось так, как было, – говорил Иоанн. Между тем мы приближались к Овчим воротам первого храмового двора, называемого ещё двором язычников, так как в этот большой двор могли заходить все желающие, не только иудеи. В этом дворе всегда было много людей, стояли лавки и просто столы менял и было множество торговых галерей, пристроенных к высоким стенам, окружавшим следующие дворы Храма, уже только для иудеев предназначенные. По рассказам я знал, что там был небольшой женский двор, за ним ещё один, куда могли входить только иудеи-мужчины, внутри этого ещё отдельный двор священников, а внутри его уже сам Храм.
Честно сказать, я даже забыл тогда, что обещал родителям не бывать в храмовом дворе, и мы все через северные Овчие ворота вошли в этот двор язычников. Но здесь я сразу вспомнил про свое обещание, так как на галереях и стенах внутреннего двора висели медные таблицы с надписями на греческом и латинском, запрещающие не-иудеям под страхом смерти вход в Красные ворота, – единственные, которые вели из этого общего двора в иудейские дворы Храма. Однако разговор продолжался, и не мог же я развернуться и уйти, и интересно было. Правда, здесь тоже было много убогих и нищих. Наверное среди них были свои правила, кто где может сидеть и возможно на самые лучшие места среди них была своя очередь. Лучшим местом для нищих в этом дворе были конечно Красные ворота, четырнадцать широких ступеней пред ними, ведущие вверх. На этих ступенях, справа от ворот, сидел сегодня известный всем иудеям, как я потом
узнал, хромой от рождения, лет сорока от роду, которого приносили на ступени другие нищие. Звали его Хирам. Пётр и Иоанн направились к воротам, а я, Бахрам и эллины собрались было идти обратно, но тут произошла задержка: хромой просил у них
милостыню, а мы знали, что обычно Апостолы ходили по городу без денег, все деньги были в казне общины, и мы остановились, готовые помочь чем могли хромому и выручить Петра и Иоанна.
Чудо у Красных ворот
Солнце стояло высоко за зубцами Антонгиевой башни, их перемежающиеся тени разделяли двор надвое. Стоя в тени, мы видели, как Пётр внимательно посмотрел на нищего, – а тот сидел с опущенной головой и видел наверное только сандалии Петра и Иоанна. Пётр сказал ему:
– Взгляни на нас.
Калека с надеждой поднял глаза, правая рука его опустилась на желто-багровое страшноватое колено, и он слушал, что скажет
– Серебра и золота нет у меня. Но вижу, что нужно тебе иное, и что можешь ты принять мой дар. Что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи. Пётр сказал это громко, так что слышали все, не только мы, но и люди, стоявшие неподалеку у лавок менял и торговцев жертвенными животными. Многие оглянулись на ворота и прислушались. Давно здесь не слышали имя Назорея, но помнилио нём, – каждый свое. Калека по-прежнему сидел, только, – я видел, – багровое колено его мертвой убогой ноги задрожало, и рука на колене пыталась унять эту неожиданную дрожь. Пётр положил свою руку ему на голову, и дрожь усилилась. Теперь убогая нога уже вся и заметно для всех подрагивала, а желто-багровый цвет ее переходил на глазах в малиновый. Все кругом молчали, и это продолжалось с пол-минуты, очень, казалось, долго. Привлеченные замешательством на ступенях ворот подошли ещё люди, и торговцы вышли из галереи. Я подошёл поближе, чтобы видеть все. Бахрам что-то сказал мне и попытался дернуть за руку, но я отмахнулся и подошёл ещё ближе. Собиралась толпа. Пётр властным движением взял правую руку хромого, и поднял его на ноги, и сразу отпустил. И он не упал! Прихрамывая и подволакивая малиновую ногу, он сошёл со ступеней, и размахивая руками бестолково закружился на месте, поднимая дворовую пыль. Потом, воздев руки к небу, стал громко молиться. Толпа иудеев вокруг меня уже теснилась, было наверное несколько сот человек со всего двора, – они все тут знали хромого от рождения Хирама.
Я чувствовал ужас и изумление, охватившие людей, и сам был поражен не меньше других. Хирам оказался темпераментным мужиком, и подпрыгивал теперь на широких ступенях, и хлопал себя по ляжкам, и громко воздавал хвалу Господу, и взахлеб кричал что-то о Назорее, об Иисусе, и звал всех в Храм, молиться. Петр, Иоанн и он поднимались по четырнадцати ступеням в Красные ворота.
Изумленная толпа молча двинулась за ними, увлекая меня с собой.
Я краем глаза заметил ещё большую медную доску на стене у ворот со страшным предупреждением, которое относилось теперь лично ко мне. Я дернулся было, попытался развернуться в толпе, но куда там, – меня бы просто растоптали. Вот чего испугался Бахрам, и почему он пытался выдернуть меня из толпы! Судорожно накинул я на голову легкий капюшен своей летней накидки, и оказался вместе с иудеями по ту сторону высокой стены…
Толпа быстро миновала небольшой женский двор и вынесла меня на такие же широкие ступени следующих ворот, потом я узнал, что называли их Никаноровыми. Они были высокие и роскошные, покрытые полированными золотыми и серебряными пластинами и блестели на солнце как огромные фантастические зеркала. Я заметил ещё отполированные кедровые стены и колонны по бокам этих ворот, и мы были уже за ними, в следующем иудейском дворе.
Храм открылся здесь во всем своем ошёломляющем и грозном великолепии. Он виден был ещё через одну, теперь уже низкую ограду из розового мрамора. За ней был виден двор священников и огромное беломраморное основание самого Храма, и его колонны. Я заметил ещё одни ворота, ведущие во двор священников. Они были закрыты и сплошь украшены крупным золотым литьем в виде виноградных лоз. "Вот что скрывают иудеи от всех", мелькнула у меня мысль, и стало по-настоящему страшно. Я видел наши римские дворцы в Кесарии и в претории, и восхищался ими вместе со всеми, но здесь было другое: грозный Яхве иудеев и тысячи лет их истории застыли здесь. Рим и его веселые боги годились Ему здесь разве что в несмышленные внуки.
Между тем все устремились к одной из красивых кедрового дерева пристроек у внешней стены этого большого двора. Людей было уже несколько сот, а может и тысяча, и все прибывало. На меня никто не обращал внимания, и идти против толпы я все равно не мог, тут-то меня и заметили бы, точно. Все смотрели на Петра, Иоанна и Хирама, которые поднялись на ступени притвора. "Соломонов притвор, где Назорей проповедывал",– услышал я шепот в толпе. Я все же постарался замешкаться и оказался с краю толпы, ближе к Никаноровым воротам, и оглянулся на них, примериваясь к отступлению, если кто-то обратит на меня внимание. Но все уже слушали Петра, стоявшего на возвышении притвора. Он сказал:
– Мужи Израильские! Что дивитесь сему и что смотрите на нас, как будто мы своею силою или своим благочестием сделали то, что он ходит? Бог Авраама и Исаака и Иакова, Бог отцов наших, прославил Сына Своего Иисуса, Которого вы предали и от Которого отреклись перед лицем Пилата, когда он предлагал освоболить Его. Но вы от Святого и Праведного отреклись, и просили даровать жизнь разбойнику, человеку убийце. А Начальника жизни убили. Но Бог воскресил Его из мертвых, чему мы свидетели.