Повесть в стихах: Чужая боль
Шрифт:
те и приблизили рассвет.
Верней, их производная,
как стрелка путеводная -
как раз их яркий важный свет
на все события в грядущем -
дальнейший осветивши путь,
внесли прожекторную суть
во мраке жизненной той пущи.
Начну о том издалека;
вертясь в подобие волчка,
работая в стационаре,
когда ещё была в разгаре
с добычей денег карусель,
тащилась с долгом канитель,
да
ко мне по профилю работы
вдруг обратился с грустным видом,
с лицом морщинами изрытом,
в преклонном возрасте мужчина.
Он над собой держал контроль,
но на лице застыла боль;
жена была тому причиной.
Прошедшей ночью, её хворой
в больницу привезли на скорой,
причём с вернейшим подозреньем
на пневмонию с осложненьем.
И днём, подавленный бедой,
он с просьбой подошёл простой,
чтоб (бога ради!) между делом
насколько можно приглядела
я за его больной женой.
Не знаю, право, почему
(не поддавалось то уму),
но он проникся всей душой,
всем сердцем лишь ко мне одной.
Иван Иванычем назвался;
шутил, сквозь слёзы улыбался;
меня же, дочкой величал,
в свои печали посвящал.
Я помню, как вздыхал он тяжко
о жёнушке своей бедняжке,
про дом, про жизнь совместную,
да их любовь небесную.
В момент, казалось, наихудший
(жена совсем была плоха!)
был кризис, что таить греха,
но стало вдруг ей малость лучше.
Ко мне зашёл, присел, в глазах
его застыли: боль и страх ...
и с грустью вжавшийся в пиджак
Иван Иваныч начал так:
– Я никогда не слыл красавцем.
(Никто не ведал моей боли!)
Когда ещё учился в школе,
уже приманивал мерзавцев.
Во мне всяк видел развлеченье,
субъект, для шуток и презренья,
насмешек и придирок скверных;
не знаю, почему?
– наверно,
судьбы нелепое стеченье.
Робел и пред девичьем взором,
пред их хихиканьем, укором;
пугался смелых озорниц,
да от природной кротости,
порой излишней робости,
я был посмешищем девиц.
Ни с кем особо не дружил,
в душе отшельником я жил,
улиткой спрятавшись в ракушке.
Минула юность лёгкой тенью,
(у одноклассников уж семьи!)
а я же даже без подружки.
И только в грёзах и мечтах,
да в одиноких ярких снах
я жил, и жизнью жил другой,
такой изящной, но простой -
как будто бы в своей семье:
жена и детки, здесь же рядом
меня ласкают славным взглядом;
в душе покой и бытие.
А наяву, опять тоска
равно надгробная доска
мне преграждает выход к свету;
и я стучусь об доску эту,
бью кулаками в отвращенье!
–
там, далеко, в моём сознанье
живут, тревожась в ожиданье,
мои живые воплощенья.
И нету, нет дороги к ним
моим созданьям дорогим!
И прочь из дома я бежал,
и устремленье, как кинжал
вонзённый в разум гнал и гнал,
меня искать свою любовь:
сейчас! Сегодня! Непременно ...
а сердце, как всегда степенно
ум охлаждало вновь и вновь.
И я, поссорившись с надеждой,
признав в любви себя невеждой,
что недостойный и ничтожный
ступить готов на путь был ложный:
решив, что жизнь не стоит пыли ...
А в сердце дико монстры взвыли.
Кому знаком тот звук истошный,
чьё сердце знало ад кромешный:
поймёт меня, поймёт конечно.
Но рассудив по жизни здраво,
задался тут же целью важной,
чтоб свой поднять престиж однажды,
решил постичь науку права.
И трудный выдержав искус,
с отличием закончил вуз;
и вот, на поприще ветвистом
одним из лучших стал юристом.
Конечно же, не сразу - нет!
–
прошло не меньше, чем пять лет.
Найдя в работе интерес,
живя заботами, стремленьем,
её обычным зорким бденьем -
пошёл и жизненный процесс.
Терпя в делах за стычкой стычку,
мне многое вошло в привычку,
но никогда не забывал -
искать свой жизни идеал.
И вот мы встретились ... о да!
То не забуду никогда ...
Я помню, как обдало хладом:
как будто был облит ушатом
студёной, ледяной воды
я в тот момент весь с головы.
Едва соприкоснулись взгляды,
как здесь же, прям средь бела дня,
прошила молния меня.
Кому-то, может та особа
не приглянулась бы особо,
но я же понял, тут, на месте,
сама судьба свела нас вместе.
Сомнамбулой к ней подступил,
(безвестною ведомый силой)
незаурядным заводилой
без умолку заговорил.
Её открытая улыбка,
очаровательные очи
вскружили голову мне очень;
и не могло быть в том ошибки,
я уяснил насколько зыбка
впредь без неё вся жизнь моя.