Повести и Рассказы (сборник)
Шрифт:
— В каких таких канонах? — поинтересовался Тим, позицию своей жены Марии полностью разделявший.
— Ну, я, там, не помню в точности, — ответил О'Ты. — Что-то там было такое насчет не убий, не укради, не возжелай и так далее. Вы-то лучше помнить должны, все же таки это ваши каноны, а не мои. У меня так никаких канонов нет абсолютно. А у вас есть. И не помню я, чтобы там что-то насчет предательства. Нету и, стало быть, суета. Может, это на вас через Проспера Маурисовича такое испытание насылается…
Мария фыркнула и совсем в сторону отошла,
— Что еще за испытания? — спросил он. — Я вам не трансформатор какой-нибудь, чтобы меня испытывать.
— А вот скажем, — предположил О'Ты, — если бы я и в самом деле оказался Богом, которого вы хотели во мне увидеть, согласились бы вы, Тим Анатолич, на такое испытание?
— Это что, конкурс на место, что ли? — уточнил Тим.
О'Ты весело и приветливо засмеялся.
— Ну уж сразу так-таки и на место! — сказал он Тиму. — Какие вы все-таки меркантильные, Тим Анатолич. Ведь если Бог, то он вроде как бы и ваш отец тоже…
— У меня отец вот он сидит, — возразил Тим.
Не отрываясь от бокала, Анатоль Максимович приветливо помахал рукой, мол, вот он я, не волнуйтесь, пожалуйста.
— Нет, — О'Ты еще раз приветливо и терпеливо улыбнулся Тиму, не теряя надежды объяснить воображаемую ситуацию. — Я имел в виду не физического отца, который конечно же Анатоль Максимович, я имел в виду в духовном смысле отца, прародителя всего живого и неживого. Вот вы бы, Тим Анатолич, вы как — согласились бы на испытание от него?
— Верно ли я вас понял, уважаемый О'Ты? — недоверчиво переспросил Тим. — Просто из-за дальних родственных отношений? За просто так? За ни за какое место? А вот говорят еще, что человек от обезьяны произошел (при этих словах О'Ты поморщился, а в кущах и рощах стали громко плеваться), так мне от нее что — тоже за здорово живешь испытание принимать?
— Нет, — заключил О'Ты, немножко от дискуссии начиная уставать. — Вы все-таки очень меркантильные, Тим Анатолич. Все вам дай да дай. А вот чтобы из простой любви к прародителю своему, так этого нет.
— Кстати, насчет «дай», — встрял в этот глубоко философский диспут очень раскрасневшийся Анатоль Максимович. — Тут у меня, уважаемый О'Ты, баклажка твоя закончилась. У тебя случайно не найдется еще? А то вкусно очень. Хотелось бы еще капельку.
О'Ты недоверчиво заглянул в протянутую к нему рюмку. С видом «обижаешь, начальник!» Анатоль Максимович продемонстрировал ее пустоту, перевернув кверху донышком и для верности потряся.
— Как это?! — в чрезвычайном удивлении закричал О'Ты, даже забыв о приветливом улыбании. — Куда это?! Она же неисчерпаемая на все времена! Она же с Бездной соединенная! Это вы что, целую Бездну выпили?
— Этого я не знаю, — ответил ему Анатоль Максимович. — Только я, когда пью, особенно такое что-нибудь вкусное, то наутро никогда ничего не остается. А что, другой-то Бездны не найдется у вас?
— Ну, насчет Бездн у меня пока… — О'Ты еще раз встревоженно поглядел в рюмку (та от его взгляда виновато скукожилась) и с откровеным страхом перевел свой лучистый взгляд на Анатоль Максимовича. — Сейчас я вам на другую Бездну перекоммутирую.
— Я, кстати, по этому поводу приличный анекдот вспомнил, — заявил вдруг почтительно молчавший до той поры Боб Исакович. — Встретились, значит, комконовец со Странником и заспорили, кто кого перепьет…
Небо при этих словах сразу же потемнело, вдалеке прокатился гром, в рощах утихло, ветром холодным всех обдало, а О'Ты совсем уже неприветливо, даже где-то и немножко свирепо, зыркнул на Боба Исаковича, который тут же и заткнулся, испуганно пискнув про себя, что хороший же анекдот. Сообразив, что анекдота и сейчас не предвидится, Проспер Маурисович, человек по-своему суеверный, тихонечко прошептал про ихнюю жизнь, насчет того, что вот, она такова вся.
Единым жестом подавив начавшийся было укоризненный галдеж со стороны посельчан, О'Ты, совсем уже серьезный, хотя больше и не свирепый, попросил внимания и начал так:
— Истинно сейчас вам скажу и вы сказанное прошу, пожалуйста, всех запомнить. Вы добрались сюда сквозь препятствия и препоны, и это значит, что вы — достойные люди. Особенно это касается Анатоль Максимовича, который меня, а в моем лице всю природу, удивил невозможно.
— Чего уж там, — не отрываясь от рюмки, ответил на комплимент Анатоль Максимович.
— И что же я, дорогие гости, вижу? — продолжил, как бы не слыша, О'Ты. — Я вижу, что, считая меня за Бога, все стали от меня что-нибудь да просить. Единственная просьба, мною уваженная, была, как вы помните, просьбою Проспера Маурисовича, который, полагая меня за Странника, решил меня с моей же помощью уничтожить.
— Я лично, — возразил на это возмущенным голосом Тим, — ничего такого просить у вас не собирался. Я как-нибудь обойдусь. Я отца своего Анатоль Максимовича в дороге сопровождал. А он, между прочим, тоже никаких желаний не изъявлял, он просто мечтал еще раз долететь сюда, вроде как тоска по юношеским местам. И жена моя, Мария, тоже не для желаний сюда приехала, а исключительно по своей вредности. Какие там у нее еще желания могут быть!
— А мы просто за компанию, — хором сказали Боб Исакович и Аскольд. — Мы, можно сказать, по ошибке сюда попали. По нетрезвому, то есть, делу.
Еще одним единым жестом О'Ты призвав присутствующих к молчанию, О'Ты свою речь решил во что бы то ни стало свою мысль до конца закончить.
— И выяснилось, — продолжил свои глубоким голосом О'Ты, — что Бог, к которому вы стремитесь или для исполнения желаний или, что еще прискорбней, в целях исключительно туристических, что этот самый Бог, за которого кое-кто из вас меня неизвестно почему принимает, — что вам он вообще-то враг. Что вы служите Комконне…
— Комкону, — тихо поправил Тим. — И не все.