Повести и рассказы (сборник)
Шрифт:
— Тесто, — сказал он как-то парню в белом фартуке, — как твое лицо расплывчатое. Так и хочется из него что-нибудь вылепить.
— Как? — удивился парень в фартуке. — И ты тоже надо мной насмехаешься?
— Да нет, я не смеюсь.
— То-то, — сказал парень. — А то лесорубы надо мной насмехаются. Подумаешь, только и знают, машут топором. А без меня дня не проживут, без моего хлеба. А ты и в самом деле не смеялся?
— Да нет, нет.
Идя по поселку, Ланжеро боялся, что встретится с Воробьем. Там, у Воробья в записной книжке, перетянутой резинкой,
Глава девятая
В поселок приходили письма, правда, довольно редко. Это был большой день, когда приходили письма.
Письма получали все, кроме Ланжеро и еще одного парня. Парня этого звали Чижов.
Чижов был очень странный парень. Ланжеро это сразу заметил. И держался он не так, как другие, а все в стороне, все один.
Ланжеро подошел к нему.
— Давай поговорим, — сказал Ланжеро, — хочешь, я тебе скажу, о чем я думаю.
— Не хочу, — ответил Чижов, — дума — не разговор. Она любит, чтобы человек один на один с ней находился.
Ланжеро улыбнулся.
— Вот я и хотел тебе это сказать. Я смотрю на тебя и вижу — ты думаешь. Я тоже люблю думать.
— Ну, что ж, — сказал Чижов и усмехнулся, — давай думать вместе.
Он снял скрипку, висевшую на стене, и тихо провел смычком.
Ланжеро показалось, что подул ветерок, где-то закричала река, словно сон.
«Вот дождь и звезда, — думал он. — Вот птица. Эта птица заблудилась в ветре. Вот олень. Он проснулся. В воду упала большая звезда».
Скрипка, вещь эта, она была словно сделана из человека. Она кричала, как человек. Ей было больно. Удивительный парень этот Чижов, он играл то, о чем Ланжеро думал, о девушке, голос которой сейчас молчит, о девушке, которая сейчас в Москве, песня ее в ящике, а лицо в кармане у Воробья спрятано вместе с записной книжкой — не лицо, а отражение лица. Ланжеро стало грустно.
Песня подружила Ланжеро с Чижовым. У Чижова все было не так. У других были родные и друзья, у Чижова не было никого. В комнате его было пусто. Стены были осенние, грустные и весной, и зимой, и летом.
Лесорубы не любили его скрипки.
— Душу тянешь, — говорили они, — душа не резина.
Вместо приветствия лесорубы кричали ему:
— Грустишь? Не надоело еще?
— А что, разве запрещено?
— Осень у тебя в инструменте. Хуже зимы. А ты солнцем бы нас порадовал.
— Бывает и с солнцем. Солнце — и то грустит. Особенно наше сахалинское солнце.
Однажды ночью Ланжеро вскочил. Ему приснилась девушка, та, которая пела. Она сидела над водой у реки, лицо ее было смеющееся, а глаза прищурены, словно туда попало солнце.
Ланжеро не спалось. Он подошел к патефону и завел. Запела девушка. Парни проснулись. Кто-то из них запустил в него подушкой.
Придя с работы, Ланжеро разобрал патефон, оклеил внутри ящик. И голос девушки стал еще ярче, еще громче, еще ближе.
— Где же она? В Москве? Далеко ли Москва?
Глава десятая
Зима в этом году застряла в тайге, весна опоздала на месяц, уж давно было пора зиме уходить, а она все сидела как наседка.
— Хоть бы ты, как будущий комиссар погоды, — обращались к Воробью лесорубы, — хоть бы ты ей намекнул.
Весна пришла внезапно вместе с летом, вместе с птицами.
Ночью лесорубы проснулись. Казалось, гремел гром. Этот гром был низко, где-то справа, не на небе, а на земле.
Лесорубы выскочили. Что-то рухнуло. Уж не гора ли? Те, что выбежали первыми, увидели, что с рекой творится что-то неладное. Река разорвала лед. Она выскочила из берегов и обрушилась на сопки.
— Что это с небом? — спросил кто-то из лесорубов.
Небо падало. Казалось, оно было уже не выше деревьев.
— Черт побери, да это гуси!
Гуси покрыли лес, луг, гору, садились на дома, чуть ли не на людей.
— Должно быть, летят на полуостров Шмидта, — сказал Омелькин, — говорят, там от птиц спасу нет.
Но вот стая гусей поднялась. От шума хлопающих крыльев не стало слышно реки.
Сверху открылось небо, снизу море. Утреннее солнце было закрыто гусями. Из лесу ветер принес запах талого снега и оживших деревьев.
Лесорубы вздохнули.
— Красота! — задумчиво сказал Воробей.
Весна пришла с теплом, но без солнца, не с юга, а с востока, весна пришла с дождями.
Случилось одно событие, не слишком приятное, почти беда.
— Беда эта поправимая, — говорил Воробей. — Ребята, все на ликвидацию прорыва! Река выкинула номер. Объявляю аврал.
От больших дождей земля осела, река поднялась. Все превратилось в болото: берег, лес, дорога; болото превратилось в озеро, в озере стояла гора, деревья торчали из воды.
— Вот и руби их!
— Погодка. Не дождь, а душ!
— В бога, в душу!
— Лодку дай нам. Без лодки к дереву не подступись.
— Я пароход вам выпишу по почте.
Кто шутил, а кто и хныкал, ворчал.
— Соловьи, чертово племя, нытики, спасай лес!
— А нас кто будет спасать?
Озеро становилось все шире и шире, оно подползало к поселку, слева — озеро, справа — река.
— А наверху море, — шутил Мишка Горбунов.
— Нет, болото, — возражал Кешка-моторист, — разве небо такое бывает?
— Нам не летать.
Уже многие дома, как птицы, сидели в воде.
— Ляжем здесь, — шутили лесорубы, — а проснемся где? Может быть, на Курильских островах.
— А наши острова в честь кого наименовать? Мы тоже островитяне.
— Острова имени Кольки Воробья.
— Что ж, — согласился Воробей. — Я не отказываюсь. Есть же Воробьевы горы, пусть будут Воробьевы острова.
Ребята отшучивались, валялись в постели, кое-кто притворялся спящим.
Среди них стоял Воробей в высоких резиновых сапогах, в шапке и с топором в руке.