Повести и рассказы (сборник)
Шрифт:
— Что же, это в качестве воздействия? — показывали лесорубы на топор.
— Вставай! Вставай! Довольно отшучиваться. Прием устарелый, — тормошил комсомольцев Воробей. — Ну, выходи на субботник.
— Не выходи, а выплывай.
Лесорубы «выплыли», вышли все. Последним показался Омелькин. Лесорубы поеживались от сырости и от холода.
— Вспомните, когда мы ночевали у костра, жили в обледенелой палатке. Эй, веселей!
— Веселей не выходит.
— Что за сопливая весна. Весенняя осень.
— Осенняя весна.
— Что
Чижов стоял тут же.
— Оркестр бы сюда!
Воробей засуетился.
— Даю слово, ребята, выпишу инструменты
— Скоро?
— На будущий год.
Все захохотали.
— Музыку бы, — не унимался Омелькин.
— Чижова! — крикнул кто-то.
— Чижов, тащи свою музыку. Используй момент.
Чижов сбегал за скрипкой. Он заиграл что-то, и до того грустное, до того не подходящее к случаю, что всем стало весело и смешно.
— Это он отпевает будущих утопленников.
Мишка Горбунов, так тот не выдержал, пустился в пляс в воде.
— Что, уже укачало? — сказали ему Прыгуновы. — Уже опрокинул, успел?
Солнце выскочило пугливо, как заяц, смешное, выскочило и скрылось опять.
— Даже солнце — и то побоялось твоей музыки, взгрустнуло.
— Друг, — сказал Чижову Воробей, — бросай скрипку, бери топор.
Лесорубы запели песню и пошли в тайгу с песней, как в бой.
В этот день ребята возвратились все в грязи, в траве, в листьях, словно были вылеплены из земли, из болота и кочек. В этот раз озеро было уничтожено, отведено, сброшено в долину.
Река ревела, стерва, злилась.
У Ланжеро ныли плечи сладко, сонно болели ноги, слипались веки. Спать, спать… До чего хорошо спать после такого дня!
Глава одиннадцатая
Однажды вечером в пекарню ворвался Воробей.
— Идем! Идем! — сказал он Ланжеро.
Ланжеро стоял у стола с решетом в руках. Сеял муку.
— Решето-то здесь оставь. И фартук снимай. Там тебе фартук не понадобится.
Парень в белом фартуке стоял возле открытой печи, держа лопату, на лопате лежал хлеб.
— Куда? — спросил он. — Куда ты его зовешь? А кто месить тесто будет?
— Ладно, не слушай его, Ланжеро. Идем! Не пекаря же мы из тебя хотим сделать.
Парень в белом фартуке от неожиданности опешил.
— Как, ты от меня совсем его отбираешь? Хочешь меня без помощника оставить?
— Дам я тебе помощника.
— Кого?
— Омелькина.
— Да я… — парень выронил из рук лопату, — я решу себя. В квашне утоплюсь, в тесто себя запеку. Я хлебы вам сожгу. Я не знаю, что сделаю…
— За вредительство отдам под суд. За самоубийство выгоню из организации.
Парень в белом фартуке снял с табуретки кадку с тестом, фартуком смел с сиденья муку.
— Садись, — сказал он Воробью. — Пирожки испытай. Я сейчас пирожки по-новому делаю.
— Некогда. В другой раз. Идем, Ланжеро!
— Подожди. Я хотел сказать… Не бери от меня Ланжеро. Я его еще пирожному делу не воспитал. Повремени немножко. Дай передать человеку опыт.
— Омелькину передашь. Идем, Ланжеро.
Парень в белом фартуке, грустный, стоял в дверях.
Воробей оглянулся и крикнул весело парню:
— Насчет Омелькина не бойся. Не пошлю Омелькина. Другого…
Парень в белом фартуке крикнул им вслед:
— Ланжеро сам ко мне вернется. Правда, Ланжеро?
Воробей привел Ланжеро к завхозу.
— Слышь, Сапогов, — сказал Воробей, — выбери ему самого классного коня.
— Кого же ему дать? Разве гнедого?
— Дай гнедого.
Когда Ланжеро получил лошадь, он вспомнил Низюна. Ему дали лошадь с упряжью, с телегой. Ланжеро растерялся. Из домашних животных ему приходилось иметь дело только с собакой, ездить на собаках, кормить собак.
— Это тебе не сучка, — сказал ему завхоз, старообразный, бородатый парень, держа под уздцы коня, — это тебе не олень какой-то паршивый. Я тебе не клячу вручаю. На этом коне Воробей выдвинулся. Это его Гнедко. Смотри не сбей ему холку. Супонить будешь — щади. Ты забудь, что это животное. Это личный друг Воробья. Если что случится с ним, я тебе враг. Понял?
С тех пор Ланжеро стал возчиком, возил лес.
— С конем совладаешь, — встретил его как-то Воробей, — я допущу тебя к машине. Это, так сказать, экзамен. Ну, езжай. Что стоишь? Езжай.
— Я так думаю, — сказал Ланжеро, — конь оленю брат. Он, должно быть, в лесах, как олень, бегал. Как он только дал себя человеку взять?
Воробей расхохотался.
— Чудак ты! Да нет такого зверя, что человеку бы не подчинился. Ну, езжай, некогда, езжай.
Конь, это тихое, покорное животное с длинной мордой, гиляку не нравился. Что из того, что он Гнедко? Собаки были лучше. Только не сдвинуть, не поднять столько собакам, сколько шутя вез на себе этот конь.
По ровной дороге везти бревна было не так трудно. Конь шел, колеса крутились, а рядом шел Ланжеро и смотрел по сторонам. Но ровной дороги был небольшой кусок — километра два, не больше. Дальше начинались бугры, горы, ямы, болото, пни. Конь то и дело останавливался.
— Tax! Tax! — кричал на него, как на собак, Ланжеро.
— Да не тах, тах, а но-о! Кричи ему: но-о! Он по-гиляцки не понимает. Понукай его! — советовали лесорубы.
Конь взбирался на гору, напряженно перебирая ногами. А тут, как на грех, попался навстречу бородатый парень, завхоз.
— Эх! — сказал он. — Замучил ты моего гнедого, навьючил. Кто же накладывает столько?
Ланжеро молчал.
Подняться на гору — это еще полбеды, тяжело спуститься. Гора ползла вниз, размокшая глина втягивала и не выпускала колеса. Конь поскользнулся и упал.