Повести и рассказы
Шрифт:
— Может быть, я просто лгу? Это ты хочешь сказать?
— Боже упаси! — испуганно воскликнул Мурсал… — Я не о том… Да если бы я… Да отсохни у меня язык! Да я ему вот этими самыми руками башку…
— Брось, Мурсал!..
— Ей богу, профессор! Я же сам… я же его вынянчил, вырастил! И отец ему был, и учитель!.. А что это за окружение, вот вы сейчас сказали?.. Как он там оказался?
— Где?!
— Да вот — в окружении!
— Ты что, первый раз такое выражение слышишь?
—
За стеной рыдала Туту ханум.
— Завтра же! Завтра же уеду! — послышался из дома ее глухой, прерываемый рыданиями голос. — С ним буду! Не оставлю я его одного, слышишь?! Не дам одному умирать!.. Мальчик ты мой! Мурадик!..
Туту ханум рыдала долго, тяжко…
Мурсал и не представлял себе, что можно так рыдать, но даже слыша эти тяжкие рыдания, не в силах был произнести слова утешения.
— Пойду сейчас, письмо напишу… Всем сестрам его и их детям… Сам письма отправлю… Заказным!..
— Не делай этого.
Мурсал-муаллим вздрогнул, удивленно взглянул на Джемшидова.
— Почта — это… — Джемшидов поморщился.
Мурсал сразу же согласился.
— Советуете самому поехать?
— Я ничего не советую. Абсолютно ничего.
— Угу… Хорошо… Тогда я… Я больше не стану вас затруднять… Я только вот что… Очень прошу, профессор, чтоб между нами… Чтоб ни единая душа… Иначе просто… Хоть ложись да помирай!
Джемшидов быстро подошел к столу, приподнял скатерть. Обернулся, вопросительно поглядел на дверь, за которой скрылась жена.
— Вот, Мурсал, — сказала та, появившись со свертком в руках. — Немножко гостинцев… Внучатам… Прошу вас, ради бога! Деньги, что мы вам должны, тоже там, внутри…
Мурсал-муаллим молча сунул сверток под мышку, медленно спустился по ступенькам, медленно дошел до калитки, но, закрыв ее, сразу подхватился, заспешил, потому что принял твердое решение — немедленно ехать в Баку; до отхода поезда оставалось еще около часа…
Абдулла Джемшидов стоял, опершись о перила, смотрел на деревню, но ничего не видел — весь был сосредоточен на том, что там, в доме: успокоилась она или опять принялась плакать… В доме было тихо, ни звука… Профессор обернулся. Жена не плакала; достав из воды катык, она ложкой накладывала его на сваренный еще с утра холодный шпинат…
И светились только ивы
Светлой памяти Василия Шукшина
Когда Казим, перепортив несколько бланков, в очередной раз выходил покурить, он вдруг увидел среди множества людей, среди стольких незнакомых лиц, такое знакомое, такое чистое, такое ясное лицо, будто не лицо человеческое — свет увидел. Это была она, Алмас, бывшая его преподавательница. Она ничуть не изменилась.
С утра он торчал на почтамте, слоняясь из угла в угол, а тут — прямиком к выходу. Будто бы никого не увидел. Будто это исключено. Будто встретить на почтамте Алмас — совершенно немыслимая вещь.
Ведь надо же: как нарочно! Встретить Алмас теперь!.. Встретить ее, когда еле ноги унес из Москвы. Встретить Алмас, когда в кармане одна-единственная трешка, и Асмик, у которой он снимает комнату, уже четвертый день из милости подкармливает его. Везет же тебе, Казим!.. Когда, чтоб взглянуть на Алмас, полжизни готов был отдать, не было ее — пропала, и след простыл. И вдруг, пожалуйста, — отыскалась. Словно ждала, чтобы он дошел до точки. Казим решил поскорей выбраться с почтамта — ноги почему-то не слушались. Остановился — издали посмотреть на нее, но издали смотреть на Алмас ему не пришлось — она вдруг оказалась рядом.
— Казим! — сказала она. Точно так, как говорила когда-то. Как-то особенно звучало у нее «Казим». — Ты что, не узнал меня?
— Узнал…
— А чего убегаешь? Увидел и бежать?
— Да нет… Я нарочно… Я здесь хотел подождать.
— Неправда… — она улыбнулась ласково, совсем как тогда. — Просто ты… Бежишь от меня, Казим. (Как она опять сказала «Казим»!..) Бежать, завидев преподавательницу… А ведь ты ее давно, очень давно не видел. Так почему ж ты хотел сбежать?
— Я не хотел… Не убегал я.
— А на почту чего пришел?
— Да так…
— Телеграмму послать?
— Ага, телеграмму.
— Ну так пойдем, отправим.
Алмас легонько взяла его под руку; и от прикосновения этой руки по всему его телу разлилось нежное ласковое тепло. (Как-то раз, когда он спал на своей тахте у Асмик, ему приснилось, что они идут под руку с Алмас, и он потом много дней ходил гордый и счастливый, с какой-то удивительной легкостью в душе.)
— Не надо, муаллима. Я решил не посылать.
— Почему? — Алмас высвободила свою руку.
— Я лучше потом…
— Понятно… Тогда иди, пошли сам. — У нее был уже совсем другой голос. — Я не буду тебе мешать.
Они молчали. Молчали так долго, что Казим успел еще несколько раз проклясть свою судьбу. Так долго, что он далее успел собраться с мыслями и вспомнить, что он мужчина и что вообще не все еще потеряно в жизни.
— Да глупости это насчет телеграммы… Увидел, что вы идете на почту, ну и пошел за вами…