Повести и рассказы
Шрифт:
…Потом маленькая девочка, путаясь в длинной, до пят, белой рубашке, с натугой открывала дверь и — со ступеньки на ступеньку, перебирая руками и ногами, — спускалась на землю и бежала к сараю.
Иван холодел. Мина была с выбором. Выбор темный. Один из трех. Кто — неизвестно. Бабушка? Володя? Мама?..
Иван крепко сжал кулаки. Нет! Нет! Это невозможно.
Почему невозможно? Как раз возможно. Один из трех. Любой.
Сердце его колотилось. Во рту сушь. Далекий слепой выбор происходил сейчас в нем, будто не миновало всех этих длинных послевоенных лет — трех десятков лет, будто время остановилось на рассвете
Иван нарочно круто повернулся в постели, чтобы прогнать неотвязную мысль. Бабушка сказала:
— Вань, ты спи, не мучайся. Что делать, бог так рассудил — меня оставил, маму твою оставил, а Володю прибрал. Мирись. Спи скорей.
Потрясенный тем, что бабушка угадала его мысли, Иван затих. Страх его оставил, отступил. В закрытых глазах возникла тропинка — к сараю или нет — ему было сейчас безразлично. Потом тропинка превратилась в пожню — и он осторожно пошел по ней, стараясь не обколоть ноги. Ногам было больно.
Через несколько дней Иван спросил:
— Бабушка, а Борькин дед вредный был?
— Это какой? Федоров, что ль? Никифор-то… Нет, не вредный. С подцепом, это верно. Мимо не пройдет без подцепа. А так ничего. И смелый. Ай, смелый был! За безрассудство и погиб. Йоду у партизан не было, он за йодом к немцам пошел. Идет по деревне средь бела дня, а у них обед, святое время… Никифор к фельдшеру прямо, а фельдшер в его же доме и стоял… Соседка увидала Никифора — чуть жизни не лишилась. Он ее спрашивает: «Есть кто у фельдшера?» Она говорит: «Никого, один…» Никифор в избу. Минут пять прошло — выходит, медицинская сумка через плечо. Кивнул соседке: пока, мол, — и огородами к реке. Дошел до реки и поплыл. До середины уж доплыл, а тут фельдшер из веревок выпутался, кляп изо рта вытащил, караул закричал. Сбежались. Сразу углядели — человек плывет. Стрелять начали. И не как-нибудь — офицеры одни, из наганов. Затею придумали, на спор. Большие деньги положили — кто убьет, тому, значит, и премия; в очередь целятся, в очередь и стреляют. На горке стоят, а река, сам знаешь, как на картинке. Никифор и нырком, и под водой, и всяко… А на горке в азарт вошли. Спор получился у них — палили долго, да убили не сразу. Чьи деньги, стало быть, не ясно…
Обметало яблони розовым цветом — Иван повеселел: скоро, скоро конец весне, конец учебе, будь она неладна!..
— Ты что это, никак запел? — удивилась бабушка.
И в самом деле запел.
Сидит Иван на крыльце, бормочет какую-то полузабытую песню, а сам щурится на солнце и видит сквозь него Фалалеево — волшебную страну, где нет ничего худого, одно хорошее. И среди всего этого хорошего, ласково улыбаясь, гуляет отец и, широко загребая рукой, зовет к себе Ивана. «А ведь он добрый, если по правде», — расслабленно думает Иван и вспоминает, как прошлой осенью мать велела отцу ведро яблок отнести на шоссейку. На шоссейке что-то вроде базара — мимо мчатся легкачи, отпускники, столичные жители, увидят колхозничка с ведром, полным яблок, притормозят. Смотришь — рубль в кармане.
Понес отец ведро антоновки вдоль деревни. Иван и сейчас видит, как он идет, чуть покачиваясь, отстранив для равновесия левую руку. Через полчаса отец вернулся. «А ну-ка, мать, еще ведерко!» Удивилась: «Так быстро?» — «Слушай-ка, — засмеялся отец, — я до шоссейки не дошел. Встретил Костю — угостил. На! Жалко, что ли. Встретил тетю Маню — угостил. Полдеревни встретил — на всех не хватило». — «Ну!» — засмеялась мать и насыпала еще ведро, горкой.
А какой день тогда был! Ядреный, весело знобкий, с красным каленым солнцем на темно-синем небе. И на дворе было слышно, как трещат в печи сухие яблоневые сучья…
— Иван! А Иван! Да что это, не докричаться тебя! Оглох, что ли? Сто раз одно и то же повторяю!..
— А? Что?..
Очнулся. Прямо как Толя Ивин стал. Мальчик у них такой был в четвертом — Толя Ивин. Год проучился и уехал в Москву. А замечателен был Толя Ивин тем, что задумывался. Он задумывался везде: на уроке, за игрой, за работой… Ему пасовали мяч — он стоял задумчивый. Его вызывали к доске — он не слышал. Тарелка с супом остывала перед ним… Некоторые думали, он чокнутый, но учился Толя Ивин хорошо, да и вообще был нормальный мальчик, только задумывался… Из-за этого все над ним посмеивались. Иван Моторихин — тоже. А теперь сам — Толя Ивин.
— Ты слышал, что я тебе толковала? — Это снова бабушка.
— Нет.
— А то, что экскурсия в воскресенье. В Дорогое поедут. В музей. Хочешь?
Кивнул машинально: да… И постепенно, медленно стал соображать: «Дорогое… Музей… Да это ж по дороге на Фалалеево!»
Странные есть места на свете, честное слово! Дыра дырой, а именуется Счастливым, или Славным, или еще каким-нибудь… Ласковым. Интересно, кто эти названия придумывает?.. Сидят, наверно, карандаши грызут…
Дорогое, куда Ивану ехать, той же породы. Когда-то, впрочем, было там большое село, Зубово называлось. В те времена речка еще не пересохла и мельница на ней стояла. А теперь каких только производств не затевали здесь местные руководители — все упиралось в воду. Нет воды.
Неохотно селились в Дорогом, однако селились. И всё вдоль дороги. Скучная такая деревня получилась — дорога пыльная, ухабистая, а по обе стороны в один ряд — дома. За домами — огороды, за огородами — сараи… Тоскливая картина.
И печальная такая дорога идет через это бывшее Зубово — пылит всегда, даже если никто по ней не едет, даже если ветра нет — пылит. И вороны в черных болоньях кружат над нею, высматривают свое в пустом поле…
Вот это невеселое место и назвали Дорогим.
Не то в Фалалееве! Там дома словно в прятки играют. Один за бугорком, другой за ивами, третий в лощинке, четвертый на горку выпрыгнул — водит! А пятый за его спиной спрятался…
Однако, справедливости ради, надо сказать: есть в Дорогом краеведческий музей. Жаль только, лежит Дорогое в стороне от главных асфальтовых дорог, а потому посетителей в музее маловато. (Между прочим, еще про ихнюю дорогу: местные люди утверждают, будто ее когда-то еще татары пробили…)
По редким весенним и летним выходным колхозы со всей округи организуют в Дорогое экскурсии. На машинах, в автобусах, с гармонями да баянами — едут культурно проводить досуг.
Сколько там длится экскурсия — полчаса, час от силы, — а потом, на поляне перед Дорогим, вернее перед Дороговским музеем, — пляски, песни, пир горой!..
На такую вот экскурсию и поехал в крытом грузовике Иван Моторихин. Бабушка дала ему узелок с едой и даже — что с ней поделаешь! — перекрестила на дорогу.