Повести и рассказы
Шрифт:
— Вань, — тихо спросила Галя, — ты стихи не забыл?
— Нет. А ты?
— Я боюсь, выйду выступать и забуду. Раз уж было так: вышла на сцену — ничего не помню.
— Не забудешь, — успокоил ее Иван. Ему было приятно слышать свой спокойный голос. — Не забудешь!
Галя вздохнула и вполголоса стала повторять: «Плакала Саша, как лес вырубали…»
Иван слушал и глядел на убегающую из-под саней дорогу. Голова у него легонько и приятно кружилась.
Когда Галя кончила, он спросил:
— Галя, а можно я еще стихи прочту?
— Конечно,
— Да так, одного там… — Иван замялся. Думал, скажет смело и просто, а на поверку — не вышло.
— Кто написал-то? — допытывалась Галя.
— Не помню, — соврал Иван.
— А ты прочти «сейчас.
Иван стал читать, не глядя на нее и вполголоса, испытывая смущение от того, что стихи, которые он читал, вдруг показались ему неловкими и какими-то стыдными… Но остановиться он уже не мог и только торопился закончить полупонятной скороговоркой:
…Пускай нам ветер бьет в лицо, пускай пурга пути заносит, но мы идем дорогою отцов, они нас обо всем когда-то спросят!..После мучительной паузы Галя спросила:
— Ты… сам сочинил?
Иван кивнул.
— Хорошо, — тихо сказала Галя.
— Правда? — Он повернулся к ней. — Правда?
— Да-да, — кивала она, — правда хорошо! Честное слово! — А глаза у нее были испуганные. Шутка ли — рядом сидит человек — сам стихи сочиняет!!
Егорушкино встретило артистов радушно. Повели в столовую, усадили за длинный, чисто вымытый и выскобленный стол, накормили — сначала борщом, потом картошку тушеную подали со свининой, а на третье — компот. Пока агитбригада уписывала за обе щеки обед, дверь то и дело приоткрывалась и вместе с клубами морозного пара в проеме мелькали любопытные, смешливые лица доярок. Чей-то озорной голос громко сказал:
— Ой, девчата! Я думала, заслуженные приехали, а там ползунки одни.
Артисты поперхнулись от смеха.
Кончился обед — с помощью хозяев быстро отделили занавеской часть столовой — получилась сцена. Зрители заполнили остальную часть помещения. Многим не хватило стульев, стояли вдоль стены.
Доярки внесли с собой в дом крепкий, дразнящий запах хлеба, молока, овчины. Сидели, скинув платки на плечи, сложив на коленях руки, ждали.
Галя застенчиво объявила концерт.
Федоров сыграл польку.
Куликов с одной из сестер Черняевых сплясал русского.
Галя прочла отрывок из поэмы Некрасова.
Сестры Черняевы спели частушки…
Это кто такой играет, Это что за человек? Да и кому такая ягодка Достанется навек? Я не знаю, кто играет, Незнакомая игра. Разрешите познакомиться — Знакома буду я. Ой, гармошечка, гармошечка, Звонкой твой голосок. Не дала ночёсь гармошечка Уснуть на волосок.В этом месте сестры Черняевы — обе рослые, худые обе, в одинаковых зеленых платьицах по новой моде — выше коленок — смутились, приумолкли. Однако зрители захлопали, приглашая продолжать.
Федоров подмигнул сестрам, и те, подняв острые подбородки, завели:
Полюбила гармониста, Думала, гармошка — дом. Посидела день голодна — Стали волосы дыбом!..Сильно хлопали сестрам — в ушах звенело. Иван напрягся весь — знал: ему после сестер выходить.
Федоров широким жестом откинул занавеску, плюнул себе на ладонь, притер чубок (в зале прыснули), а Иван в это время ступил ближе и оказался за спиной Федорова, на самой, можно сказать, середине. Федоров громко, раздельно провозгласил:
— А сейчас, дорогие зрители, перед вами выступит главный директор нашей бригады Иван Моторихин! — И отступил в сторону.
В столовой раздался дружный смех. И чем дольше молчал Иван, растерянно стоя посреди столовой, тем громче смеялись доярки. И где ему было разобрать, что смех этот не злой, добродушный, если в ту же минуту над ухом раздался ехидный голос Федорова:
— Товарищ директор, прошу!
Иван круто повернулся и вышел из столовой. Когда захлопывал дверь, зацепился пиджаком за ручку. Он невольно обернулся — и перед ним мелькнуло размытым влажным пятном Галино лицо.
В сенях он схватил свое пальтишко, выбежал во двор и, увидев возле крыльца Сударку, не раздумывая прыгнул в сани, крутанул вожжами над головой, крикнул и… застоявшаяся Сударка бодро взяла с места.
— Ваня!.. Вань!.. Ты куда?! Вернись!!!
Он не обернулся ни разу, знай погонял лошадь.
Голоса затихли, мелькнули длинные приземистые коровники, и сани покатились по наезженной лесной дороге. Сударка, удивляясь неожиданно легким саням, бежала резво и неутомимо.
«Ничего, — мстительно думал Иван, — ничего, пешочком пройдетесь… Полезно… Будете знать!..» Его обида была так сильна, что он сейчас не отделял Федорова от остальных, он всех их в эту минуту ненавидел.
И еще сильнее стала его обида, когда он вспомнил утро, радостное свое пробуждение, веселое ожидание отъезда, Галин голос в санях: «Ты… Сам сочинил?..» И как летела назад снежная дорога.
Такой день был! Такой день…
— Нн-о-о!
Когда он покрикивал на Сударку, она косила глазом вбок, как бы желая разглядеть, что за незнакомый голос понукает ее, но бежала послушно, и вскоре в синеющем вечернем воздухе показались первые, ранние огоньки Ступина.
На следующий день собрался совет дружины.