Повести и рассказы
Шрифт:
Буше развлекался и отдыхал, слушая нового официанта. Свою-то жизнь он считал вполне удачной и счастливой. Он не был одинок, как этот русский, жена и дети ждали его в уютной квартирке на Avenue d'Orleans, он имел дело в жизни — вот этот ресторанчик, и в банке отложен был у него и рос не большой, но и не малый капитал. Все это далось ему не просто: и семья, и ресторанчик, и капитал. Он добивался этого долго и упорно, трудился, экономил — и вот достиг. И он учил русского, ставя тому в пример себя и свою жизнь:
— Если
И, восхищаясь романтическими приключениями русского, он все же относился к ним как к выдумке, как к чему-то нереальному, существующему только в романах и созданному для развлечения вот таких людей, как он, Буше. Все это было тем более интересно и занимательно, что никогда не могло случиться в настоящей, реальной жизни, которую знал и любил Жюль Буше.
Однажды, после трудового дня, тронутый усталым и мрачным видом незадачливого князя, Буше посадил его с собой как равного за столик и выставил ему вина.
Русский напился удивительно быстро. Буше не опорожнил еще и полбутылки, когда русский был уже совершенно пьян. Это даже обеспокоило Буше: не болен ли официант? Здоровый человек не пьянеет так быстро.
И словно в первый раз увидел он своего официанта — его скуластое, желтое, как у покойника, лицо, совсем без мяса на щеках, его потерявшие цвет и блеск глаза, ушедшие глубоко в глазницы, его бескровные губы и шею — длинную и худую, как у жирафа.
Русский, облокотившись о стол и зажав голову ладонями, всхлипнул вдруг. Он вспомнил одно из самых грустных приключений своей жизни.
Это случилось восемь лет тому назад, на фронте, когда еще Россия воевала в союзе с Францией. В те времена русский был прапорщиком. Однажды перед боем он перекидывался со своим ротным, штабс-капитаном, в chemin de fer [12], чтобы как-нибудь провести время и не думать о предстоящей атаке. Ротный ошибся, меча банк, и прапорщик указал ему его ошибку. Штабс-капитан, приняв невинное замечание за обвинение в шулерстве, ударил своего полуротного по щеке. Дуэль была решена. Но уже пришел час атаки, и офицеры условились драться после боя. Однако же в этом бою штабс-капитан попал в плен, а прапорщик был ранен. С тех пор прапорщик так никогда и не встречал обидчика.
Русский от жалости к себе плакал. Но, должно быть, он сквозь пьяную муть и усталость сообразил все же, что этот эпизод не стоило рассказывать, что это не слишком лестный для него случай. И он воскликнул:
— Но я найду его и смою оскорбление кровью! Он не уйдет от моей пули!
Он сам не верил своим словам, но они были необходимы для восстановления его достоинства.
— О-ла-ла! — восхищенно воскликнул Буше. — Вы найдете, вы найдете его!
Эта история чрезвычайно понравилась ему. Все это было так романтично: русская гвардия, честь мундира, дуэль. И все это
Рассказ о пощечине Буше не забыл. Он иногда таинственно подмигивал официанту и шептал:
— Значит, дуэль?
Или вздыхал, качая головой:
— Бедный капитан! Он и не знает, что ждет его.
И все это настолько нереальным представлялось ему, что он не понимал, почему лицо русского дергается при этих намеках и мрачнеет. Русский даже попросил Буше не разглашать этого случая — он боялся, что хозяин опозорит его перед не столь романтически, как хозяин, настроенными клиентами, перед его двумя коллегами-официантами, перед поваром.
Буше понимающе кивнул головой:
— О да! Тайна! Честь мундира!
И эта история с пощечиной тем более, в отличие от других рассказов русского, запомнилась ему. И тем чаще, оставаясь со своим официантом наедине, он, значительно подмигивая, намекал на будущую встречу с обидчиком.
Пришла осень. Стали забредать к Буше новые клиенты, которых хозяин, как всегда, старался закрепить за своим рестораном. Однажды, направляя к одному из таких клиентов русского, Буше сказал:
— Это, кажется, ваш соотечественник. Понравьтесь ему.
Русский взглянул на того, кого указал ему хозяин. За столиком, недалеко от двери, сидел грузный мужчина в коричневой в зеленую полоску тройке. Усы, украшавшие его лицо, были необыкновенно пышны, цвет их был густо-соломенный.
Официант обратился к соотечественнику на родном языке:
— Что прикажете?
— Вы русский? — осведомился усач.
— Так точно.
— Ладно, — одобрил грузный мужчина. — Я тоже русский. Дайте мне на первое консоме. И, будьте любезны, поскорей.
Поедая обед, усач брезгливо морщился. Про шатобриан сказал:
— Совсем не прожарено.
— Прожарено, как всегда, — объяснил официант.
— Значит, всегда плохо, — возразил усач, сердито взглянув на соотечественника.
И, получив картошку, спросил:
— И картошка всегда у вас такая?
— Всегда, — недоумевающе ответил официант.
Это в первый раз он видел такого нервного и привередливого едока.
Счет грузный усач проверял оскорбительно долго и внимательно.
— Ну и подвалили, — сказал он наконец, вынимая монеты из жилетного кармана.
— Счет правилен, — обиделся официант, краснея и чуть возвысив голос.
— А вы не кричите, — предложил усач, и в голосе его послышались полковничьи басовые раскаты. — Я сказал, что подвалили чего-то.
— Счет правилен, — повторил официант, принимая деньги. — Зачем вы так говорите?
— Не извольте делать мне замечания, — обозлился усач. — Получайте.
Обеспокоенный Буше приближался к столику, прислушиваясь к словам непонятного ему языка.
Усач, выложив франки, ушел не попрощавшись.