Повести и рассказы
Шрифт:
В полдень в дверь постучали. Он как раз мыл полы и, открывая, держал в руках мокрую тряпку, которую почему-то не догадался оставить где-нибудь по дороге.
Это была она.
— Здравствуй, Рудольфио.
— Ты! — удивился он. — Что случилось?
— Я тоже взяла отгул.
Лицо как у святой — ни единой капли того, что называют угрызениями совести.
— Вон как! — мужественно ответил он. — Гуляешь, значит. Ну, проходи, коли пришла. Я сейчас домою.
Не раздеваясь, она села в кресло возле окна и стала смотреть, как он, склонившись, водит тряпкой по полу.
— Рудольфио, по-моему, ты несчастлив в семейной жизни, — заявила она через минуту.
Он выпрямился.
— С чего ты взяла?
— Это очень легко увидеть. Например, ты без всякого удовольствия моешь полы, а у счастливых так не бывает.
— Не выдумывай, — улыбаясь, сказал он.
— А скажешь, счастлив?
— Ничего не скажу.
— Ну вот.
— Ты лучше разденься.
— Я тебя боюсь, — заглядывая в окно, сказала она.
— Что-что?
— Ну, ты же мужчина.
— Ах вон что. — Он засмеялся. — Как же ты осмелилась сюда прийти?
— Ну, мы же с тобой Рудольфио.
— Да, — сказал он, — я все забываю об этом. Это, конечно, накладывает на меня определенные обязанности.
— Конечно.
Она замолчала и, пока он гремел ведром в кухне, сидела тихо. Но когда он вышел к ней, пальто уже висело на спинке кресла, а лицо Ио было задумчивое и печальное.
— Рудольфио, а я сегодня плакала, — вдруг призналась она.
— Отчего, Ио?
— Не Ио, а Рудольфио.
— Отчего, Рудольфио?
— Это из-за моей старшей сестры. Она устроила скандал, когда я решила взять отгул.
— По-моему, она права.
— Нет, Рудольфио, не права. — Она поднялась с кресла и стала возле окна. — Один раз можно, как вы не поймете. Я сейчас знаешь какая счастливая, что с тобой говорю…
Она опять замолчала, и он внимательно посмотрел на нее. Сквозь платье, волнуясь, у нее пробивались груди, как два маленьких гнездышка, которые лепят неведомые птицы, чтобы выводить в них птенцов. Он заметил, что уже через год лицо у нее удлинится и станет красивым, и ему стало грустно от мысли, что со временем будет и у нее свой парень. Он подошел к ней, взял ее за плечи и, улыбнувшись, сказал:
— Все будет хорошо.
— Правда, Рудольфио?
— Правда.
— Я тебе верю, — сказала она.
— Да.
Он хотел отойти, но она позвала:
— Рудольфио!
— Да.
— Зачем ты так рано женился? Ведь еще бы два года, и я бы вышла за тебя замуж.
— Не торопись, — сказал он. — Ты и так выйдешь замуж за какого-нибудь очень хорошего парня.
— Я бы хотела за тебя.
— Он будет лучше, чем я.
— Ну да, — недоверчиво протянула она. — Ты думаешь, лучше бывают?
— В тысячу раз лучше бывают.
— Но это будешь не ты. — Она неумело вздохнула.
— Давай лучше пить чай, — предложил он.
— Давай.
Он пошел на кухню и поставил чайник на плитку.
— Рудольфио!
Она стояла возле полок с книгами.
— Рудольфио, у нас с тобой самое красивое имя. Вот посмотри, даже у писателей нет лучше. — Она на мгновение умолкла. — Может быть, только вот у этого. Эк-зю-пе-ри. Правда, красивое?
— Да, — сказал он. — А ты не читала его?
— Нет.
— Возьми и почитай. Только без отгулов — договорились?
— Договорились.
Она стала одеваться.
— А чай? — вспомнил он.
— Рудольфио, я лучше пойду, хорошо? — Улыбка у нее стала грустной. — Ты только не говори жене, что я здесь была. Хорошо, Рудольфио?
— Ладно, — пообещал он.
Когда она ушла, он почувствовал, что ему стало тоскливо, он был полон какой-то необъяснимой, еще не открытой тоски, тем не менее существующей в природе. Он оделся и вышел на улицу.
* * *
Весна наступила как-то сразу, почти без предупреждения. Люди за несколько дней стали добрее, и эти несколько дней казались им переходным периодом от поры ожидания к поре свершения, потому что весенние сны с мастерством опытной гадалки напророчили им счастье и любовь.
В один из таких дней, уже вечером, когда Рудольф возвращался домой, его остановила пожилая женщина.
— Я мать Ио, — начала она. — Вы простите, вас, кажется, зовут Рудольфио.
— Да, — улыбнувшись, согласился он.
— Я знаю о вас от дочери. В последнее время она много говорит о вас, но я…
Она замялась, и он понял, что ей трудно спросить то, что необходимо было спросить как матери.
— Вы не волнуйтесь, — сказал он. — У нас с Ио самая хорошая дружба, и ничего плохого от этого не будет.
— Конечно, конечно, — смущаясь, заторопилась она. — Но Ио — взбалмошная девчонка, она нас совсем не слушает. И если вы повлияете на нее… Понимаете, я боюсь, возраст такой, что надо бояться, — она может натворить глупостей. И потом, меня пугает, что у нее совсем нет подруг среди одноклассниц и вообще среди сверстников.
— Это плохо.
— Я понимаю. Мне показалось, вы имеете на нее влияние…
— Я поговорю с ней, — пообещал он. — Но, по-моему, Ио хорошая девочка, зря вы так беспокоитесь.
— Не знаю.
— До свиданья. Я поговорю с ней. Все будет хорошо.
* * *
Он решил позвонить ей сразу же, не откладывая, тем более что жены дома не было.
— Рудольфио! — было видно, что она очень обрадовалась. — Какой же ты молодец, что позвонил, Рудольфио, а я опять плакала.