Повести и рассказы
Шрифт:
— Нельзя так часто плакать, — сказал он.
— Это все «Маленький принц». Мне его жалко. Ведь правда, он был у нас на земле?
— По-моему, правда.
— И по-моему, тоже. А мы не знали. Ведь это же ужасно. И если бы не Экзюпери, никогда бы не узнали, Не зря у него такое же красивое имя, как и у нас.
— Да.
— Я еще вот о чем думаю: хорошо, что он так и остался Маленьким принцем. Потому что страшно: а вдруг потом он стал бы самым обыкновенным? А у нас и так слишком много обыкновенных.
— Не знаю.
— Зато я знаю, это точно.
— А «Планету людей» ты прочитала?
— Я все прочитала, Рудольфио. По-моему, Экзюпери очень мудрый писатель. Даже страшно становится, до чего мудрый. И добрый. Помнишь: Барка выкупают на свободу, дают ему деньги, а он тратит их на туфельки для ребятишек и остается ни с чем.
— Да, — сказал он. — А помнишь Боннафуса, который разорял и грабил арабов, а они его ненавидели и в то же время любили?
— Потому что без него пустыня казалась бы им самой обыкновенной, а он делал ее опасной и романтичной.
— Ты молодчина, если все это понимаешь, — сказал он.
— Рудольфио… — она замолчала.
— Я слушаю, — напомнил он.
Она молчала.
— Рудольфио, — отчего-то волнуясь, сказал он. — Приходи сейчас ко мне, я один.
* * *
Оглядываясь, она прошла к креслу и села.
— Ты чего такая тихая? — спросил он.
— Ее правда нет?
— Жены?
— Ну да.
— Нет.
— Мымра она у тебя.
— Что?
— Мымра — вот что!
— Где ты взяла это слово?
— В великом русском языке. Там для нее ничего более подходящего нет.
— Ио, ну нельзя же так.
— Не Ио, а Рудольфио.
— Ах да.
— Я недавно позвонила и попала на нее. Знаешь, что она мне сказала? Если, говорит, ты насчет резервуаров, то лучше обратись к учителю. По-моему, она ревнует тебя ко мне.
— Не думаю.
— Рудольфио, а правда, я лучше ее? Я ведь еще не оформилась как следует, у меня все впереди.
Он улыбнулся и кивнул.
— Вот видишь. По-моему, тебе пора с ней развестись.
— Не говори глупости, — оборвал он ее. — Я тебе слишком многое позволяю.
— Из любви, да?
— Нет, из дружбы.
Она, насупившись, умолкла, но было видно, что это ненадолго.
— Как ее зовут?
— Кого — жену?
— Ну да.
— Клава.
— Ничего себе нагрузочка.
Он рассердился:
— Перестань.
Она поднялась, на мгновение закрыла глаза и вдруг сказала:
— Рудольфио, я ненормальная, прости меня, я не хотела…
— Только не реветь, — предупредил он.
— Не буду.
Она отошла и отвернулась к окну.
— Рудольфио, — сказала она, — давай договоримся так: я у тебя сегодня не была и ничего этого не говорила, хорошо?
— Да.
— Считай, что это «до свиданья» я тебе сказала по телефону.
— Да.
Она ушла.
Через пять минут зазвонил телефон.
— До свиданья, Рудольфио.
— До свиданья.
Он подождал, но она положила трубку.
* * *
Она уже больше не звонила, и он ее долго не видел, потому что опять уезжал и вернулся только в мае, когда на солнечных весах лето окончательно перевесило весну. В это время у него всегда было много работы; вспоминая о ней, он все откладывал: поговорю завтра, послезавтра, но так и не поговорил.
Они встретились случайно — наконец-то в трамвае. Он увидел ее и стал нетерпеливо проталкиваться, боясь, что она сойдет, — ведь она могла сойти и на другой остановке, а он бы, наверное, не решился прыгнуть вслед за ней. Но она осталась, и он поймал себя на том, что обрадовался этому больше, чем следовало, наверное, при их дружеских отношениях.
— Здравствуй, Ио, — касаясь рукой ее плеча, сказал он.
Она испуганно обернулась, увидела его и, радостно замешкавшись, кивнула.
— Не Ио, а Рудольфио, — как и раньше, поправила она. — Мы ведь с тобой все еще друзья, правда?
— Конечно, Рудольфио.
— Ты уезжал?
— Да.
— Я однажды звонила, тебя не было.
— Я уже целую неделю здесь.
Народу в трамвае было много, и их беспрерывно толкали. Пришлось встать совсем близко друг к другу, и ее голова касалась его подбородка, а когда она поднимала лицо и он, прислушиваясь, наклонялся, приходилось отводить глаза — настолько это было рядом.
— Рудольфио, хочешь, я тебе что-то скажу? — спросила она.
— Конечно, хочу.
Она опять подняла лицо, совсем близко к его лицу, так что ему захотелось зажмуриться.
— Я все время скучаю без тебя, Рудольфио.
— Глупышка ты, — сказал он.
— Я знаю. — Она вздохнула. — Но ведь не скучаю же я по всяким мальчишкам, они мне сто лет не нужны.
Трамвай остановился, и они сошли.
— Ты пойдешь к своей Клаве? — спросила она.
— Нет, давай погуляем.
Они свернули к реке, туда, где начинался пустырь, и шли без дорожки, перепрыгивая через кочки и кучи мусора, и он взял ее за руку, помогая перебираться через завалы.
Она молчала. Это было непохоже на нее, но она молчала, и он чувствовал, что она, как и он, тоже полна волнения — сильного, гудящего и ничему не подвластного.
Они вышли к яру и, все еще держась за руки, смотрели на реку, и куда-то за реку, и снова на реку.
— Рудольфио, — не выдержав, сказала она. — Меня еще ни разу никто не целовал.
Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
— В губы, — попросила она.
— В губы целуют только самых близких людей, — мучаясь, выдавил он.