Повести и рассказы
Шрифт:
Заяц молчал.
Мальчишка забыл, что раньше он сам всегда отвечал за зайца, выступая сразу в двух ролях, и теперь всерьез требовал от него ответа. Он забыл, что заяц был только игрушкой среди игрушек — среди кубиков, которые становились друг на друга, только когда их ставили, среди машин, которые шли, только когда их вели, среди зверей, которые рычали и разговаривали, только когда за них кто-нибудь рычал и отвечал.
Он обо всем забыл, этот мальчишка.
— Говори, говори! — требовал он.
Заяц продолжал молчать.
Мальчишка швырнул его на пол, спрыгнул с кровати и, бросившись на зайца, стал его пинать.
Заяц катался по полу, подскакивал, крутился, и мальчишка тоже подскакивал и крутился вокруг него и все повторял: «Говори, говори, говори!» — но заяц не отвечал и не мог от него никуда убежать, потому что он был с одной ногой. И мальчишка вдруг понял это. Он остановился. Он стоял и смотрел, как заяц, уткнувшись лицом в пол, беззвучно плачет. И он услышал этот плач. Он наклонился над зайцем, развел руками и виновато сказал:
— Мама куда-то ушла.
И вдруг мальчишке показалось, что по лестнице кто-то поднимается.
— Мама! — закричал он, бросаясь к двери, но запнулся о кресло и упал. Он поднялся, прислушиваясь, но за дверью никого не было. И тогда мальчишка снова заплакал. Он плакал от боли и одиночества. Что такое боль, он уже знал. С одиночеством он встретился впервые.
РУДОЛЬФИО
(1966)
Первая встреча состоялась в трамвае. Она тронула его за плечо и, когда он открыл глаза, сказала, показывая на окно:
— Вам сходить.
Трамвай уже остановился, и он, проталкиваясь, прыгнул сразу за ней. Она была совсем девчонка, лет пятнадцати-шестнадцати, не больше, он понял это тут же, увидев ее круглое, моргающее лицо, которое она повернула к нему, ожидая благодарности.
— Спасибо, — сказал он, — я ведь мог проехать. Он почувствовал, что ей этого недостаточно, и добавил:
— Сегодня был сумасшедший день, я устал. А в восемь мне должны позвонить. Так что ты меня здорово выручила.
Кажется, она обрадовалась, и они вместе побежали через дорогу, оглядываясь на мчащуюся машину. Шел снег, и он заметил, что на ветровом стекле машины работал «дворник». Когда идет снег — вот такой мягкий, пушистый, словно где-то там, наверху, теребят диковинных снежных птиц, — не очень-то хочется идти домой. «Подожду звонка и снова выйду», — решил он, оборачиваясь к ней и размышляя, что бы ей сказать, потому что дальше молчать было уже неудобно. Но он понятия не имел, о чем можно с ней говорить и о чем нельзя, и все еще раздумывал, когда она сама сказала:
— А я вас знаю.
— Вот как! — удивился он. — Это каким же образом?
— А вы живете в сто двенадцатом, а я в сто четырнадцатом. В среднем два раза в неделю мы вместе ездим в трамвае. Только вы, конечно, меня не замечаете.
— Это интересно.
— А что тут интересного? Ничего интересного нету. Вы, взрослые, обращаете внимание только на взрослых, вы все ужасные эгоисты. Скажете, нет?
Она повернула голову вправо и смотрела на него слева, снизу вверх. Он хмыкнул только и не стал ничего ей отвечать, потому что все еще не знал, как вести себя с ней, что можно и что нельзя ей говорить.
Некоторое время они шли молча, и она глядела прямо перед собой и, так же глядя прямо перед собой, как ни в чем не бывало заявила:
— А вы ведь еще не сказали, как вас зовут.
— А тебе это необходимо знать?
— Да. А что особенного? Почему-то некоторые считают, что если я хочу знать, как зовут человека, то обязательно проявляю к нему нездоровый интерес.
— Ладно, — сказал он, — я все понял. Если тебе это необходимо — меня зовут Рудольф.
— Как?
— Рудольф.
— Рудольф. — Она засмеялась.
— Что такое?
Она засмеялась еще громче, и он, приостановившись, стал смотреть на нее.
— Ру-дольф, — она округлила губы и снова закатилась. — Ру-дольф. Я думала, что так только слона в зверинце могут звать.
— Что?!
— Ты не сердись, — она тронула за рукав. — Но смешно, честное слово, смешно. Ну что я могу поделать?
— Девчонка ты, — обиделся он.
— Конечно, девчонка. А ты взрослый.
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать.
— А мне двадцать восемь.
— Я же говорю: ты взрослый, и тебя зовут Рудольф. Она снова засмеялась, весело поглядывая на него слева, снизу вверх.
— А тебя как зовут? — спросил он.
— Меня? Ни за что не угадаешь.
— А я и не буду гадать.
— А если бы и стал — не угадал бы. Меня зовут Ио.
— Как?
— Ио.
— Ничего не пойму.
— Ио. Ну, исполняющий обязанности. Ио.
Отмщение наступило моментально. Не в силах остановиться, он хохотал, раскачиваясь то вперед, то назад, как колокол. Достаточно было ему взглянуть на нес, и смех начинал разбирать его все больше и больше.
— И-о, — булькало у него в горле. — И-о. Она ждала, оглядываясь по сторонам, потом, когда он немного успокоился, обиженно сказала:
— Смешно, да? Ничего смешного — Ио — такое же обыкновенное имя, как все другие.
— Ты извини, — улыбаясь, он наклонился к ней. — Но мне действительно было смешно. Вот теперь мы квиты, правда?
Она кивнула.
Первым был ее дом, а за ним — его. Остановившись у подъезда, она спросила:
— А какой у тебя телефон?
— Тебе это не надо, — сказал он.