Повести и рассказы
Шрифт:
— А ты знаешь, как произошло слово «стибрить»? В Италии есть река Тибр…
И вдруг Таня-бурятка закричала посреди леса, как базарная торговка:
— Ты что, считаешь, я взяла у тебя деньги?! Ты какое имеешь право?!
А потом к Кате подошла Таня Шершнева и ударом сбила ее с ног.
И подбежала рыхлая Люда Петренко, стукнула кулаком по голове.
— Вы что, спятили?.. — испуганно пробормотал Олег Шкаев.
— Пошел на хер!.. — сказала ему Таня, и девушки-подружки ушли в ночь.
Катя поднялась. У нее из носу что-то
— Вам помочь? — спросил Олег, оглядываясь на ушедших вперед одноклассниц.
Катя прошептала:
— Спасибо. Я сама.
И парень, облегченно вздохнув, побежал догонять девушек. Вдруг обернулся и крикнул:
— У тебя… надменное лицо… поэтому тебя не любят…
Катя тащилась по зимней дороге, смутно белевшей в лесу. Ни огонька.
Ни человеческого голоса.
Сзади мигнули далекие фары, а через минуту-другую Катю догнал «уазик», крытая брезентом легковая машина. Открылась дверка, жесткий мужской голос спросил:
— Волка ждешь? Тебе далеко?
«Не откликайся! — сказала себе Катя и тут же возразила. — Но не все же люди плохие?»
— До Желтого Лога.
— Довезем? — спросил мужчина кого-то. — Еще замерзнет девушка. — И засмеявшись, соскочил на скрипучий снег и подсадил Катю в теплую машину. Здесь пахло куревом и водкой. Машина была битком набита молодыми парнями в военной форме. Катя вдруг стало страшно, но было уже поздно…
— Водку пьем? — зажурчал радостный говорок, и в темноте подтвердили:
— Пьет, пьет… Наши русские девушки все пьют, верно?
Машина скакала, как бешеная. Катю прямо в машине раздели и она оказалась на коленях самого говорливого, жарко дышавшего ей в ухо и приговаривавшего:
— Не боись, тут все после медобработки…
И вокруг, нетерпеливо поджимаясь, гоготали…
Катю высадили на краю деревни, где она теперь жила. У нее не было часов — хватая за руки, раздевая, передавая друг другу, часики сорвали… Между ног все болело. Катя стояла, глядя без слез на мертвую, без единого огня деревушку и не знала, что ей делать. Надо идти домой. Но ведь мама все сразу поймет. Спросит: почему так поздно? Заблудилась. Была метель, и Катя заблудилась. Хорошо. А почему водкой пахнет? Катя принялась есть снег.
Может, удастся убить запах.
Она подошла к своему дому — внутри горел слабый огонь. Наверное, мама оставила на кухне свет. На всякий случай.
Катя постучала в дверь, в доме зашелестели шаги, и дверь открылась нараспашку, сбив Катю в сугроб — она слишком близко стояла…
— Бедненькая моя!.. — запричитала мать, падая вслед за ней в снег. Где ты была? У тебя случился обморок? В дороге? А как же твои друзья? Господи, какие все чужие… недобрые…
Выскочил во двор отец в кальсонах, сгреб дочь и занес домой на топчан. А через несколько минут в доме зарыдала в голос мать, а отец выбежал на крыльцо с двухстволкой и принялся палить в воздух…
На следующее утро Катя, серая от боли,
Дома никого не было. На столе лежала записка: «Доченька, мы поехали в милицию… поешь горячего… никуда сегодня не ходи…»
— Зачем в милицию?.. — Катя смотрела из окна на улицу. Никого не найдут, только будет шуму и издевок на всю жизнь. Когда мать ночью выпытывала у дочери, кто и как ее обидел, Катя рассказала про военную машину… Но разве она помнит имена мужчин, номер «уазика»?
Там никто не окликал друг друга по имени, только сопели, стонали, чавкали, хлебали из горла водку и Кате лили в рот, раздвигая ледяным стеклом ей зубы…
В обед мать вернулась одна. Она рывком бросилась к дочери, обняла ее, заскулила, как собака:
— Мы уедем отсюда… уедем…
— Зачем? — сказала Катя. — И куда?
— Они сказали, нужно твое заявление… Будешь писать?
Катя покачала головой.
Мать с полчаса сидела рядом, на катиной тахте, и смотрела в пол.
Вечером пришли отец и сын. Отец кивнул дочери, налил себе стакан водки и лег спать, отвернувшись к стене. Витя поел супу и ушел в ночь.
— Куда ты? — слабым голосом спросила мать. Но он только дверью хлопнул. — Надеюсь, не побежит следы машин распутывать да этих офицеров искать…
Было слышно, как скрипит счетчик, накручивая свою добычу.
На кухне отозвался сверчок.
— Дочь, — как-то виновато сказала мать. — Ты все про Италию-то хотела… Может, расскажешь?
Катя молчала.
— Дай, мама, супу. С мясом.
И ее вырвало. Она легла, и рядом подсела мать и, открыв тяжеленную книгу с картинками, продолжила чтение итальянских сказок:
— Жил-был на свете бедный юноша. Вот однажды он говорит своей матери: «Пойду-ка я, мама, странствовать по свету. В нашей деревне за меня и сухого каштана не дают. Что из меня здесь путного выйдет?»
А почему он так, Катя, говорит — сухого каштана?..
Катя хотела сказать матери, что в Италии свежие каштаны жарят и едят, но ничего не сказала. Нету на свете никакой Италии, есть единственная отравленная страна, где Кате суждено было родиться и суждено помереть… Но только после того, как она проживет жизнь, полную той или иной ценности… А вот какой будет эта жизнь, зависит не только от нее. От добрых и недобрых людей. От многих случайностей. Но Катя все равно гнуться не будет.
— Не надо, мама… Я сама. Есть под Миланом церковь…
Отец, заскрипев на койке, повернулся к женщинам, моргая красными глазами.
— И там знаменитая фреска… «Тайная вечеря»… Ну, сидит Христос… и все двенадцать его апостолов…И он знает, знает, что его предадут, и знает, кто предаст… но… но…Он ничего не сделает, чтобы изменить ход жизни. В этом высшая смелость и мудрость… если ты, конечно, знаешь, во имя чего страдаешь… А вот если ничего не знаешь… только ешь и пьешь…
— О чем ты, дочь? — испуганно спросила мать.
Отец угрюмо смотрел в стену.