Повести и рассказы
Шрифт:
— Убить его! Убить его! Убить его!..
Бай Хуэй стала кричать, и те, кто стоял вокруг, подхватили ее крик, как будто эти два слова лучше всего могли выразить их чувства. Она кричала так, что чуть не сорвала голос. Но от этого истошного крика ей вдруг стало легче. Она почувствовала, что сил у нее прибавилось и в жилах свободно бежит кровь.
Собрание окончилось. Она вышла за ворота.
— Бай Хуэй!
Ее догнал Хэ Цзяньго. Вид у него был довольный, на лице горел румянец. В руке он держал свернутую в трубочку бумагу, на груди болтался свисток.
— Ну, как тебе сегодняшнее собрание?
— Хорошо!
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Хэ Цзяньго, пронзительно глядя на Бай Хуэй.
Бай Хуэй вдруг стало страшно, и она опустила голову.
— Хэ Цзяньго…
— Что такое?
— Я не из-за того отказалась, что чувствовала себя нездоровой…
— Я знаю.
Бай Хуэй совсем смутилась. Их глаза встретились, и взгляд Бай Хуэй, словно преследуемый коршуном заяц, заметался, не зная, куда спрятаться.
— Мне что-то не по себе, — робко прошептала она.
— Из-за той нечисти, которую побили вчера?
Бай Хуэй растерянно кивнула головой, молча восхищаясь проницательностью Хэ Цзяньго.
— Ты сочувствуешь ей? — спросил Хэ Цзяньго.
— Нет, она классовый враг. Я ее ненавижу! — уверенно ответила она.
— Ты испугалась? Из-за того, что увидела кровь?
— Нет, не поэтому… — сказала она, снова пытаясь разобраться в том, что же произошло с ней за этот день.
— Ты считаешь, мы поступили неправильно?
— Я… я не знаю.
— Нет, Бай Хуэй, я должен тебе открыть глаза! Тебя, видно, сбивает с толку правоуклонистская консервативная идеология, буржуазный взгляд на человека! Оно и понятно: сколько лег всякие мерзавцы отравляли нас этим духовным ядом! Они хотели сломить наш боевой дух, расстроить наши ряды. Превратить нас в стадо баранов, готовых послушно идти под нож! Ты ведь слышала, как только что обвиняли Ли Дуна! О чем это говорит? Это говорит о коварстве и злобе классовых врагов. Пусть у них в руках нет ножей и винтовок, но ведь их идеология опаснее ножей и винтовок! Что же нам, расшаркиваться перед ними, что ли? Революция — это великий бой, великая буря, тут уж приходится пускать кровь и сносить головы! — Он явно вошел в раж. Резко взмахивая худыми руками, словно отгоняя мух, он, не помня себя, пронзительно заорал: — Революция — это необычное время, в ней нет места правилам и законам! К черту все это! В такое необычное время даже законы могут защитить врагов, могут стать щитом, за которым укрываются враги. А твой отец? Чем он сейчас воюет с врагами — законом или силой? Только революционное насилие может сокрушить контрреволюционное насилие. Мы должны в полный голос провозгласить: «Да здравствует красное насилие! Да здравствует красный террор!» Ты не должна бояться слова «террор»; пусть его боятся враги. И если они будут его бояться, это замечательно, это значит, что они ощутили силу революции! Ты должна радоваться этому! Революционер должен насаждать страх перед революцией!
Они стояли посреди улицы, вокруг сновали люди, но они не замечали этого. Бай Хуэй про себя подумала, что Хэ Цзяньго и вправду выдающийся оратор. Произнося речь, он никогда не запинался. И всякий раз, когда их записывали, получалось очень складно и красиво. В нем было так много огня, он так умел убеждать, что мог бы увлечь любого, мог бы зажечь даже камень. Когда Хэ Цзяньго говорил, что они «должны положить головы, должны отдать кровь для защиты революции, защиты ЦК партии и председателя Мао», сердце Бай Хуэй радостно трепетало в ответ. Она не пожалела бы жизни, чтобы доказать свою верность партии и председателю Мао.
— Ну а ты? Бай Хуэй… — Он сдержал готовые было сорваться с языка упреки и только строго сказал: — Посмотри-ка на себя!
Он больше не стал ни о чем допытываться у Бай Хуэй. Потому что он уже увидел, как загорелись глаза Бай Хуэй.
Невидимая ссадина в душе Бай Хуэй исчезла, как грязь, смытая с лица. У нее стало спокойней на сердце.
Ворота парка уже давно были сплошь заклеены студенческими дацзыбао. Дацзыбао сообщали, что здесь был «райский уголок для праздных барчуков и белоручек, тихая гавань для прячущихся от революции классовых врагов, теплица, в которой произрастают буржуазные настроения…». Огромные иероглифы на белых листах дацзыбао трубили о «великих победах». Тут же было наклеено объявление о запрете парков «на все времена».
Вчера был государственный праздник. Учащиеся и рабочие пришли сюда, чтобы провести праздничный митинг. Кто-то сказал:
— Вот мерзавцы! И почему это рабочим нельзя заходить в парк?
Ворота парка легко отворились. И срок действия распоряжения о запрете парков истек.
Второе октября. Погода стоит ясная и теплая. Ребята из роты Хэ Цзяньго отметили государственный праздник, а потом разошлись кто куда. Бай Хуэй и еще несколько девушек из ее класса отправились кататься на лодках. Грести никто из них не умел, орудовать веслом им вскоре надоело, и лодки покачивались на воде недалеко от берега.
От нечего делать девушки затеяли веселую возню — толкали чужую лодку и обливали водой подруг. Ду Инъин уже сильно намочила одежду своей соперницы. Простояв полдня на торжественном собрании, они теперь от души смеются. Только Бай Хуэй не смеется — она в одиночестве сидит на корме лодки, свесив босые ноги в прохладную осеннюю воду.
Дела у отца шли все хуже. У себя на фабрике он уже провел более десяти проверок. Выступил с суровой самокритикой, осудил ошибки, допущенные в работе. Рабочие сочли, что он говорил правдиво, послужной список у него был безупречный и его надо оставить на посту директора. Но нашлись люди, которые не переставали нападать на отца, не хотели прощать ему его недостатки и ошибки, нашли недочеты в проверках, проводившихся отцом, заявляли, что на фабрике отец является представителем ревизионистской линии», «неисправимым сторонником идущих по каппути», «членом злодейской черной банды» и что его непременно нужно сместить. Они даже называли отца контрреволюционером и повесили дацзыбао с этим обвинением на воротах фабрики и его дома. Бай Хуэй и негодовала, и тревожилась. Она боялась, что соседи, друзья, товарищи по школе, да и просто прохожие и впрямь сочтут отца контрреволюционером. Она стала бояться заходить к соседям и даже в школу ходила не каждый день. Ведь ясно, что отец — старый революционер, зачем же врать, что он против революции? До предела возмущенная, она написала заявление в поддержку отца. В заявлении она рассказала о славном прошлом ее отца и матери. Ей хотелось повесить это заявление на дацзыбао, висевшее у ворот дома, и еще ей хотелось пойти поговорить с теми людьми. Но отец вскипел, отругал ее и сказал, что такая торопливость только навредит. Никогда еще отец так не сердился на нее. Казалось, он излил на нее все раздражение, скопившееся в душе. Бай Хуэй покорно разорвала заявление и всю ночь проплакала…
А в классе Бай Хуэй произошел раскол. Та коротышка Ма Ин, заместитель командира взвода, считала, что в их роте Хэ Цзяньго изменил выдвинутым им прежде принципам «бить по лицу — это чересчур», «рукоприкладство не соответствует указаниям председателя Мао». До начала движения, когда Хэ Цзяньго был заместителем секретаря школьного комитета комсомола, Ма Ин входила в состав комитета и одно время была даже секретарем. Хэ Цзяньго имел большой талант организатора, да и к школе относился как к родному дому, поэтому Ма Ин очень его уважала и доверяла ему. Это отмечал и сам Хэ Цзяньго. Теперь же он пропускал мимо ушей упреки Ма Ин и сам назвал ее «маленьким генералом, нападающим на революцию» и «адвокатом нечисти». Между ними произошел разрыв. Ма Ин больше никаких дел в школе не поручали. Бай Хуэй приняла сторону Хэ Цзяньго, потому что Хэ Цзяньго казался ей вдохновенным и искренним бойцом революции. Однако слова Ма Ин разбередили ее душу. Зарубцевавшаяся было рана снова потихоньку заныла.
Она сидела в качающейся лодке. Вокруг звонко смеялись подруги, но она ничего не слышала и неподвижно, глядела на мерцающую полоску света, белевшую посредине озера.
Ду Инъин совсем забрызгала водой свою соперницу. Та со смехом сдалась. Ду Инъин собралась было прыгнуть в соседнюю лодку, чтобы утешить вымокшую соперницу, но в последний момент испугалась. В растерянности она зашаталась, потеряла равновесие, но упала не в воду, а в соседнюю лодку. Лодка резко накренилась — стоявшие в ней девушки попадали на дно. А вот корма, где прежде сидела Бай Хуэй, оказалась пустой.