Повести и рассказы
Шрифт:
— Изволь выкушать, господин! — воскликнул крестьянин. — Мы пришли тебя на свадьбу к чорбаджии звать. Ведь ваша милость нашим депутатом будете!
— На здоровье! — возгласил другой.
Музыкословесный пришел в восторг. Уж коли чорбаджия оказал Хрисантову честь — дело в шляпе. Очень были обрадованы и кмет и остальные крестьяне: чорбаджи Нено был человек влиятельный. Вслед за своим товарищем Иванов тоже взял фляжку: вставши одной ногой на подножку пролетки, он произнес пламенную речь в честь избирателей и их избранника и выпил за здоровье чорбаджи Нено.
— Айда на свадьбу! — в восторге воскликнул кмет.
— Попляшем у него! — закричали другие.
Музыкословесный ничего не сказал; в порыве энтузиазма он даже лишился дара речи. Только лицо его расплылось в широкой улыбке, отчего превратилось в неподвижную, застывшую, тупую карнавальную маску.
— Пускай видит, пускай знает весь народ, за кого бюллетень опускать будет! — кричали третьи.
Батюшка тоже что-то кричал.
Хрисантову, спешившему выбраться вон из села, на волю, так как длительное притворство и стеснение сильно угнетали его, вовсе не хотелось фигурировать еще в качестве свадебного гостя у чорбаджи Нено. Но
138
Тамбурмажор (франц.) — главный полковой барабанщик, обычно весьма высокого роста.
— Не бойтесь, ваше благородие. Чорбаджия — человек достойный, — ободрил гостя псаломщик.
Они прошли сквозь хоровод, который расступился, давая им дорогу, и сели на скамью под навесом. Туда сразу набилось много гостей, поднялся гомон, послышались возгласы, приветствия. Все желали познакомиться с господином Христиановым, чья слава прошла уже по всему селу. Привели и новобрачную — поцеловать гостям руку. Радостный гам усиливался, полные любви взгляды были устремлены на кандидата, который не знал, как отвечать на эти почести. Он машинально жал каждую протянутую ему руку; брал каждый подносимый ему стакан; выслушивал каждую возглашавшуюся в честь него здравицу… Он сознавал только одно: что тут ему устроен триумф, упоительный, ошеломляющий; на всех лицах видел он теперь такую же торжественную, ликующую улыбку, что застыла на лице псаломщика. Вероятно, она была вызвана столько же посещением Хрисантова, сколько и свадебным угощением: вино подносили непрерывно то в мисках, то в чашах, и здравицам не было конца.
Наконец, стали подыматься. Раздался общий крик:
— Нет, еще рано!
— Попляшем!
— Хоро, хоро!
Хрисантову вовсе не хочется плясать; у него и так кружится голова. Но избиратели беспощадны:
— Хоро, хоро!
— У нас это закон!
Беспощаден и Иванов: он тащит смущенного кандидата в круг.
— Надо считаться с местными обычаями, особенно когда хочешь быть выбранным в Областное собрание, — шепчет он Хрисантову. Тот скрежещет зубами, но ничего не поделаешь. Он не умеет плясать, не плясал никогда в жизни, но надо плясать, как давеча надо было со всеми целоваться, а только что надо было пить. Он проходит два круга, зажатый между Ивановым и глухим священником, отечески поучающим его, как ступать; но, завидев новые миски, обращается в бегство, спасаясь в пролетку. Вся свадьба окружает экипаж гостей; миски и там нагоняют страстотерпца Хрисантова, осаждают его. Он для виду отхлебывает из каждой и пожимает множество рук, скрещивающихся и переплетающихся вокруг него и его спутника. В массе раскрасневшихся незнакомых лиц, то показываясь, то исчезая, мелькает лицо псаломщика; Хрисантов понимает, что псаломщик ведет отчаянную агитацию, стараясь, чтобы как можно больше крестьян жало ему руку, окружая вящей славой его триумфальную колесницу. Вдруг перед ним — новая опасность: к пролетке бежит чорбаджия с ощетинившимися, жаждущими прощальных поцелуев усами. И прежде чем он успевает сообразить, что предпринять, чтобы увильнуть от них, страшные усы и толстые сочные губы, успевшие принять уже двадцатую ванну в пиршественной чаше, предстают перед Хрисантовым во всем своем великолепии. Инстинктивным движением, подсказанным неотвратимой опасностью, Хрисантов отшатывается и прячет лицо за спиной Иванова, чьим губам достается честь встретить нападение любвеобильных усов. К счастью, в этот момент возница стегает лошадей и трогает, не обращая внимания на жесты и крики чорбаджии, приказывающего ему подождать, чтоб он, чорбаджия, мог проститься с кандидатом… Иванов и Хрисантов машут провожающим шляпами, посылая последнее прости…
— С этой минуты можешь считать, что Дермендере у тебя в кармане… такого восторга я еще не видывал, — промолвил Иванов, стирая белым батистом со своей физиономии мокрые следы чорбаджийских лобзаний.
Хрисантов ничего не ответил. У него не было времени подводить итоги: он спешил отдышаться, словно вырвался из застенка. В голове его царила полная неразбериха и растерянность. Все испытанное, перечувствованное, выстраданное им за короткое время в этом селе лишало его способности ясно мыслить; все кружилось и клубилось у него в мозгу огромной бесформенной тучей, в которой мелькали тянущиеся к его руке корявые мужицкие руки, фигура помешанного, улыбка псаломщика, чесночный запах, грязные иконы, заткнутое ватой ухо, миски с вином, выкупанные в вине растопорщенные усы и бесчисленное количество данных и принятых за день поцелуев. Настоящая галлюцинация!
Когда пролетка, отъехав на некоторое расстояние, заворачивала за угол, Хрисантов обернулся: у ворот чорбаджии стояла толпа крестьян, окруживших высокую фигуру музыкословесного, который, энергично жестикулируя, что-то им говорил, — вероятно, расхваливал Хрисантова и доказывал необходимость
Так приятно, успешно и торжественно окончилось посещение села Дермендере — первый этап этой знаменитой предвыборной поездки.
Теперь друзья направились в соседнее село Марково — на расстоянии часа езды, — где им предстояла встреча со свирепым американцем.
Хрисантов вернулся из предвыборной поездки совсем подавленный. Он не представлял себе всей отвратительности подобного подвига; никогда не чувствовал он себя так низко павшим в своих собственных глазах, принужденным поминутно насиловать свою подлинную природу, душу свою — ради того, чтобы любой ценой пробраться в Хамам.
Он прервал поездку и махнул рукой на все.
Пловдив, 1890
Перевод С. Займовского
БЕЛИМЕЛЕЦ
Село Бели-Мел стоит на голом холме, примерно в часе ходьбы к северу от Чипровцев, в бывшей Берковской округе. Южную часть его пересекает река Огоста, берущая свое начало неподалеку, в Стара-планине, как раз на склонах Браткова-верха. Как мы уже сказали, холм, на котором стоит село Бели-Мел, совершенно гол; так же гола и его северная окрестность. Более привлекателен вид на юг. Волнистые предгорья и отроги Стара-планины покрыты по большей части густыми зелеными пущами-заповедищами, как их называют жители Берковской округи; небольшие зеленые долины, прохладные ущелья, густые леса, веселые речки и ручьи оживляют этот горный край, богатый вином, малиной и мрамором… Для туриста, поэта, любителя природы, особенно болгарской природы, нет ничего приятнее поездки верхом по дивному безлюдью этого лабиринта красоты и благодати божьей! То окажешься в каком-нибудь глухом лесу, предлагающем тебе лишь узенькую тропинку, менее шага в ширину, и населенном гайдуцкими преданиями — в турецкие времена этот дикий край славился своими гайдуками; то попадешь в очаровательную живописную долину, прямо аркадскую идиллию {140} ; то, переехав ручей, опять углубишься в густой лес, где приходится, бросив поводья, обеими руками разводить повисшие ветви, чтобы можно было свободно поднять голову; или остановишься послушать соловьев, гремящих на весь лес, веселя глухое безлюдье; то блеснет перед тобой шумная Огоста, и ты едешь восхищенный вдоль извилистых берегов ее, пока над зелеными верхушками не мелькнет, словно какая-нибудь альпийская вилла, маленький уединенный монастырь, который приветливо глядит на тебя, приглашая в свои гостеприимные недра — понаслаждаться полчаса царящим в его стенах безмятежным покоем.
140
…попадешь в… Аркадскую идиллию. — Имеется в виду Аркадия в древней Греции, прославленная в литературе как идиллическая страна чарующих пейзажей и счастливой жизни на лоне природы ее обитателей — пастухов.
Это — Чипровский монастырь святого Ивана Рильского. Ты входишь. Тебя встречает почтенный старец игумен; после первых приветствий он торопится ввести тебя в церковку, где нужно, перекрестившись, опустить на пангарь свою лепту; потом он с благоговейным усердием покажет тебе кое-какие иконы с выколотыми глазами, пояснив, что это богохульство совершил в сербско-турецкую войну страшный Пашаджик [31] ; после этого он выведет тебя из церкви и покажет комнатку вроде часовенки. Там у стены навалены человеческие головы (черепа), которые страшно глядят на тебя пустыми глазницами. Это — наши мученики, убитые в какой-то войне турок с австрийцами не то в прошлом, не то в позапрошлом веке; тут все черепа богобоязненных христиан, но некоторые принадлежали болгарским разбойникам, страшным удальцам-мстителям, павшим от турецкой пули и причисленным благочестивой братией монастыря к лику святых мучеников за веру… Вы думаете, что этим исчерпываются исторические реликвии святой обители? Нет, из монастыря старец ведет вас вниз, к маленькой поляне на берегу пенящейся Огосты; он рассказывает вам, что на этой полянке Кекеров [32] установил свою пушку, чтоб охранять ведущую к монастырю теснину от турецкого войска; оттого ли, что пушка была плоха, или пушкарь не искусен, только при первом и единственном выстреле граната не перелетела реки, иными словами — упала в нескольких шагах от жерла орудия.
31
Высокопоставленный турок из Берковицы, вставший в 1876 г., во время сербской войны, во главе банды башибузуков и опустошивший Чипровский монастырь. (Прим. автора)
32
Болгарин, майор румынской армии; во время сербско-турецкой войны отправился в Сербию, во главе отряда болгарских добровольцев перешел турецкую границу и проник до самого Чипровского монастыря, но при появлении значительных турецких сил был вынужден с отрядом отступить. (Прим. автора)
Тут старец со слезами на глазах сообщит о том, что последовало за отступлением Кекерова с его отрядом, и о тех ужасах, которых он, игумен, был свидетелем!.. Уши твои слушают старца, а глаза и душа в восхищении бродят по дивным окрестностям…
Само собою понятно, что совершать подобные прогулки, любоваться этими прекрасными уголками в горах Западной Болгарии турист получил возможность только после освобождения; раньше места эти представляли серьезную опасность для самостоятельного путешественника, рискнувшего отклониться от дороги в поисках уединения и свежей поэзии первобытной природы. В этих краях все время рыскали гайдуцкие дружины, нагоняя страх на каждого, кто рисковал ездить здесь по своим делам, будь то купец, мещанин или кто другой. Спешу добавить, что разбойники эти были не турки: турецкие находились в городах, в своих домах и под защитой турецкой власти. А те, что искали убежища в лесной чаще и горном безлюдии, были болгары. Этот уголок Болгарии был, можно сказать, последним убежищем этих лесных пташек.