Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
— Почему «Земля и воля»? Лучше бы назвать «За свет и свободу».
— Нет. Надо сохранить прежние традиции. Так называлось общество, в котором действовали Чернышевский и поэт Михайлов, сосланные в Сибирь. Мы будем их продолжателями.
— Но они действовали еще при крепостном праве. Тогда это название было вполне понятно, оно означало освобождение с землей [64] .
— Этот девиз будет понятнее крестьянам, чем «Свет и свобода».
Я не хотел спорить из-за названия и только спросил:
64
Общество «Земля и воля» (первое) зародилось в конце 1861 г. В нем участвовали Н. Г. Чернышевский, Н. Н. Обручев (автор революционных прокламаций, при Александре III — начальник генерального штаба), А. А. Слепцов, братья Н. А. и А. А. Серно-Соловьевичи, П. И. Боков, Н. И. Утин и др. М. Л. Михайлов в «Земле и воле» не участвовал: он был арестован до ее возникновения. Общество было связано с А. И Герценом и Н. П. Огарёвым. В конце 1863 г., после подавления польского восстания и торжества реакции, «Земля и воля» была ликвидирована ее участниками. Подробности — у М. К. Лемке в комментариях к сочинениям А. И. Герцена (т. XVI, 1920, стр. 69—101 и др. по Указателю на упомянутые фамилии).
— А где будем печатать?
— В типографии, которую «троглодиты» уже устраивают. Это будет та самая типография, в которой до сих пор печаталась газета «Начало» [65] . Ты ее читал?
— Как же? Читал. Уже три номера вышли.
— Да! Но у них совсем нет литературных сил. В результате вышла непериодическая газетка с простыми фактическими сообщениями и без всякого определенного направления.
— Да, я видел! Случайный подбор заметок и статей.
65
Орган русских революционеров «Начало» издавался нелегально в России; вышло четыре номера (март—май 1878 г.).
— А мы, — продолжал он, — будем издавать журнал вроде еженедельных, но только тоже непериодический, по мере накопления материала. Впрочем, нет! Материала и статей у нас будет больше, чем сколько успеют набирать четыре наборщика, которые будут жить в тайной типографии, когда она перейдет в наши руки. Так что частота выхода нашего журнала будет зависеть только от их работоспособности.
— Это очень хорошо! — заметил я. — Надо только поскорее устраивать типографию.
— Да! «Троглодиты» уже принялись за это.
Он вдруг словно что-то вспомнил, улыбнулся и вынул из ящика стола золотые очки.
— Вот это те самые, — сказал он, — в которых я выходил против Мезенцова. Кто знает, что с нами будет? Каждый день грозит нам вечной разлукой. Возьми их и носи на память обо мне.
Я взял у него очки, отнес в оптический магазин, где попросил вставить в золотую оправу подходящие для моих глаз стекла. Потом я носил их все время моей заговорщической деятельности и даже в Шлиссельбургской крепости, когда Сергея уже не было в живых. Там они сломались в конце моего заточения, и теперь у меня в футляре остались лишь их обломки да на книжной полке несколько томиков последующих литературных произведений Сергея, напоминающих мне о нем.
Такова была моя первая встреча с Кравчинским после события на Михайловской площади, взволновавшего тогда всю читающую Россию.
На следующий день, когда я пошел, по обыкновению, провести вечер у Малиновской, меня ждала еще одна встреча, имевшая для моей тогдашней жизни очень важные последствия.
У Малиновской среди остальных ее обычных гостей сидела незнакомая мне молодая девушка с огромной черной, как вороново крыло, косой, красивыми серыми глазами и немного смуглым цветом лица.
Как водилось в нашей среде, я поздоровался и с нею за руку, как со знакомой, и сел к столу, подвинув себе стул, почти против нее.
— А знаешь, кто это? — улыбаясь, сказала мне Малиновская, показывая на нее.
— Нет.
— Это Ольга Любатович. Она убежала из Сибири с поселения по московскому процессу.
— Как же вы убежали? — спросил я девушку.
— Очень легко! — сказала она живо. — Исправник очень нас притеснял там. Он требовал, чтоб мы являлись в полицию каждый день расписываться в книге, задерживал письма, не передавал посылки. Я этим и воспользовалась. Я нарочно несколько раз угрожала ему, что он заставит меня своими преследованиями утопиться с отчаяния. А когда наступило время, я взяла с собой лишнее пальто, башмаки, шляпу и платье и, положив все это на берегу реки, уехала из города на приготовленном экипаже, распространив через оставшихся товарищей слух, что я утопилась.
— А местное начальство, — прибавила Малиновская, — бросившись ее разыскивать, нашло прежде всего ее шляпу и одежду на берегу и принялось выуживать ее тело баграми, вместо того чтобы ловить.
Мы все от души расхохотались.
— И что же, вы так и доехали до Петербурга без всяких приключений?
— Почти без всяких. На одной из первых станций я встретилась с седеньким старичком, тоже ехавшим в Россию. Узнав, что я еду одна, он начал уговаривать меня взять его своим попутчиком, так как молодой девушке опасно ехать одной по нынешним временам, да и дешевле ехать пополам. Я с радостью согласилась, и с тех пор все на пути принимали меня за его дочь, и я, конечно, не отвергала этого.
Она принялась оживленно рассказывать все остальные мелкие подробности своего побега.
Глаза Ольги Любатович сверкали при этом рассказе. Она была удивительно хороша в этот момент, настоящая героиня романа, искренняя, скромная в оценке своих необыкновенных поступков и в то же время совершенно непохожая на тех девушек и женщин, которых я раньше знал.
Да, в ней было что-то особенное, героическое и вместе женственное, и это с первого же часа нашего знакомства сильно подействовало на меня. Образы отсутствующих обладательниц моего сердца стали быстро тускнеть, и, когда прошел этот вечер и я отправился ночевать к одному из моих друзей, присяжному поверенному Ольхину, в моем воображении оставался только один ее образ, и я чувствовал, как он завладевал всей моей душой, в которой слишком велика стала потребность не безмолвной, как прежде, а разделенной любви.
Каждый вечер я бегал теперь к Малиновской, чтоб поскорее увидеть Ольгу, успокоиться, что она не арестована, обменяться с нею мечтами о будущем. Мне стало скучно там, где ее не было. Мы быстро сближались своими душами, и я с необычным чувством счастья видел, что и она всегда старается быть там, где по разговорам предыдущего дня мне нужно было появиться в определенное время.
Не прошло и десяти дней после нашей встречи, как я уже не мог молчать перед нею. Во что бы то ни стало мне захотелось сейчас же узнать свою судьбу.
Встретившись с нею снова у Малиновской и немного посидев вместе с хозяевами, я наконец позвал Ольгу в другую, неосвещенную комнату, где никого не было. Мы сели рядом на диване, и, держа ее руку в своей, я сказал ей:
— Знаете, мне кажется, я вас люблю.
Она молчала, не вынимая своей руки из моей. В полутьме комнаты, освещаемой лишь через открытую дверь из соседней, где раздавались звонкие голоса разговаривающей компании, я не мог разобрать выражения ее лица и глаз.
— Может быть, мне нужно уехать? — сказал я ей тихо и покорно.