Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
— Я и моя жена очень любим цветоводство и все насадили сами, — заявил он мне, заметив мой долгий взгляд в окно и еще не прочитав рекомендации.
Затем, проглядев бумажку, он справился о здоровье своих петербургских друзей и озабоченно произнес:
— Конечно, я могу всегда узнать, кого из политических привезут в тюрьму, но могут посадить и в арестантское отделение городской больницы, и это всего скорее, а я там не имею верного человека.
— Так, пожалуйста, последите за тюрьмой, а относительно больницы я и сам как-нибудь постараюсь. Кто из докторов здесь получше?
Он мне назвал фамилию, которую я теперь забыл.
— Он по каким болезням?
— По внутренним.
— Вот и отлично. А в какие часы в больнице прием приходящих?
Он взглянул на часы.
— Кажется, через час.
— А далеко больница?
— Четверть часа ходьбы.
— Так я сейчас же побегу туда же жаловаться на сильную боль в желудке, а вы уже как-нибудь сегодня же узнайте в тюрьме.
— Да останьтесь же хоть напиться с нами чаю и познакомьтесь с моей женой! Какой вы, право, прыткий!
— Напьюсь с удовольствием по возвращении из больницы, а теперь дело не терпит. Каждая минута дорога! Вы уж меня простите!
Я побежал в городскую больницу. Сейчас же за ее парадными дверьми была большая комната, где вешали платье и там же дожидались посетители. Отдав швейцару свое пальто, я спросил его о нужном мне докторе, но он в тот день как раз был заменен другим. Это было большое разочарование. Однако, не желая уходить, я согласился и на второго доктора и стал прохаживаться взад и вперед, осматривая помещение. Направо от входа был небольшой коридор, дверь которого оказалась отворенной, и в нем ходил взад и вперед солдат с ружьем.
— Что это такое? — спросил я швейцара.
— Арестантское отделение.
— А доктора туда ходят?
— Ходят.
Какая-то только что вошедшая в больницу и явно очень многоречивая женщина подошла к швейцару и начала что-то бестолково говорить ему. Воспользовавшись тем, что его внимание отвлечено, я быстро пошел в арестантский коридор с таким деловым видом, как будто совершаю это уже в десятый или сотый раз. Глядя озабоченно в пространство, я близко прошел мимо вопросительно взглянувшего на меня и явно не знавшего, что ему делать, часового, как будто совсем его не замечая. Я взглянул в окошечко первой левой двери, потом второй, третьей, которая, насколько помню, была и последней, повернул на правую сторону, внимательно заглянул и здесь в окошечки, затем спокойно прошел назад мимо часового, как человек, убедившийся, что здесь все в порядке, и снова вышел в швейцарскую.
— Дайте-ка мое пальто обратно, — сказал я служителю. — Я лучше приду завтра, когда будет нужный мне первый доктор, — и, дав ему пятиалтынный, ушел совершенно удовлетворенный: во всех арестантских камерах были только мужчины.
Ее здесь нет!
— Видите, как все просто делается! — сказал я Фрейлиху о результатах своей импровизированной ревизии, едва явившись к нему.
Тот расхохотался добродушным смехом.
— Это был неопытный солдат, другой вас не пустил бы.
— Ну и что же? Тогда я сказал бы ему, что не знал о запрещении туда ходить и пошел бы обратно. Завтра или послезавтра я опять так сделаю.
И я действительно начал ходить в больницу через день и в тот момент, когда швейцар, неумышленного вмешательства которого я очень опасался, уходил с докладом, я с важным видом осматривал все арестантские камеры и ни разу не был остановлен часовыми, очевидно, принимавшими меня за какого-то местного ревизора.
Итак, здесь не было Брешковской! Не было ее и в тюремном замке, как я узнал от Фрейлиха. Где же она теперь находится?
— Очевидно, ее задержали в Москве и привезут позднее, — говорил Фрейлих.
Я продолжал свои приготовления к ее освобождению, стараясь привлечь к делу местную молодежь, с которой сейчас же и начал знакомиться.
Прежде всего, и даже в первый же день по приезде, я пошел, конечно, к рекомендованному мне студенту Поддубенскому, жившему на летних каникулах в доме своей матери. Вся их семья состояла только из трех человек: его, единственного сына, и затем матери и тетки, которые обе не могли налюбоваться на него.
Меня встретили там с таким радушием, с каким принимают людей только в провинции. Тотчас же поставив самовар, они начали угощать меня всевозможными домашними вареньями, одно из которых было приготовлено из молодых розовых лепестков и обладало удивительным ароматом и вкусом.
— Никогда я не воображал, что можно делать варенье из цветов, — сказал я обеим дамам. — А много их уйдет на большую банку?
— Почти целый домашний сад, — простодушно ответила мне тетя, — конечно, если он не весь будет засажен розами.
Это сразу отбило охоту рекомендовать кому-нибудь приготовление подобного варенья, хотя оно и было удивительно хорошо.
Уйдя наконец с Поддубенским в его комнату в мезонине, я откровенно рассказал ему о причине моего приезда.
— Вы можете участвовать? — спросил я его.
— Непременно буду.
— А кого бы еще пригласить?
— Из местной молодежи нет таких, которых я решился бы рекомендовать. Тут нужна выносливость, сила, смелость.
— А разве здесь есть еще и не местная молодежь?
— Есть.
— Какая же?
— Здесь живет Якимова, ваш товарищ по Большому процессу.
— Но женщины неудобны для нападения.
— Я говорю не о ней, а о ее товарищах. Видите ли, — прибавил он, — Якимова приехала сюда вместе со своим хорошим знакомым, студентом Ширяевым, вести пропаганду среди фабричных рабочих. Они оба поступили на фабрику и там нашли замечательного рабочего Халтурина, сильного, смелого, много читающего и всей душой отдавшегося новым общественным идеалам [59] .
59
С. Г. Ширяев рассказывает в автобиографической записке, что он познакомился с С. Н. Халтуриным в Петербурге в середине февраля 1879 г. («Красный архив», № 7, 1924, стр. 89).
— Так вы думаете, что Ширяев и Халтурин будут годны?
— Безусловно! Лучше их и найти нельзя.
— Итак, значит, нас четверо! — воскликнул я с радостью. — А больше нам и не надо! Когда же можно будет мне познакомиться и сговориться с ними?
— Завтра вечером я приглашу их к себе.
— А нельзя ли лучше ко мне в гостиницу? Так будет меньше следов, когда мы отобьем Брешковскую и начнутся по всему городу розыски.
— Это верно, — заметил он. — Мои родные не выдержат, если их арестуют, и все расскажут. Но я думал, что вы будете скрывать от всех свой адрес, как делали другие приезжавшие к нам из Петербурга.