Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
Там мы тотчас же узнали от товарищей, наблюдавших за тюремным замком и за конторой вольнонаемных почт, что уже увезли из города Мышкина, Ковалика и Рогачева, каждого с двумя вооруженными жандармами. Наблюдавшие были уверены, что они не миновали встречи с нами, и были очень удивлены, что мы приехали одни.
Удостоверившись, что оставшегося в замке Войнаральского уже не повезут в этот день, так как в подобном случае пришлось бы совершить путешествие ночью, мы дождались следующего утра и привели в исполнение новый план действий, при котором жандармам не было никакой возможности проехать мимо нас незамеченными.
Ранним утром мы поставили одного верхового в узеньком закоулке, недалеко от тюремного замка, откуда было видно все, что делается перед его воротами. Другого поместили около конторы вольнонаемных почт, а бричку — на небольшом проселке на равном расстоянии от Змиевской и Чугуевской дорог, выходящих из Харькова почти под прямым углом. С этого пункта, смотря по надобности, было легко переехать
Первый верховой — Квятковский, — определив путь, по которому жандармы выедут из замка, должен был немедленно известить об этом находящихся в бричке. Затем мы вместе, быстро выехав на соответствующую дорогу, должны были ехать по ней впереди жандармов, пока не встретим благоприятного для освобождения места. Но так как бричка при первом путешествии оказалась очень тесной для четырех человек и освобожденному было бы почти некуда сесть, то в последний момент в ней отправились только трое: Баранников, одетый армейским офицером, да Фроленко и Адриан в обыкновенных костюмах, а меня было решено оставить вместе с Михайловым в Харькове, в резерве. Я был страшно огорчен этим решением, но не мог не согласиться, что оно правильно. Впятером в нашей бричке было совершенно невозможно ехать не только бешеным галопом, как предполагалось, но даже и рысью, особенно при необходимости отстреливаться в случае преследования.
Отправив в путь товарищей из моей сборной квартиры, я печально пошел с Михайловым к нему, и там вместе с Перовской и Розой мы стали час за часом ждать известий.
Это было так томительно, что не раз мы порывались вскочить и бежать за город, на дорогу, посмотреть, что на ней делается. Мы напрягли свои глаза по всем трем улицам, лежащим перед нашими окнами, но там были лишь одни обычные прохожие.
Только после полудня мы увидели вдали спешащую к нам высокую и стройную фигуру, которая показалась нам очень знакомой.
— Баранников! — воскликнула Перовская. — И притом один! Неужели опять пропустили?
Но оказалось хуже. Весь взволнованный, Баранников вбежал к нам в комнату.
— Ну что? Ну что? — спрашивали его мы все вместе.
— Ничего не вышло! — ответил он. — Приехав на проселок между двумя дорогами, мы остановились возле белой избушки с двумя столбами, куда должны были явиться наши верховые, и стали ждать. Прошло почти полтора часа. Наконец прискакал Квятковский, крича еще издали: «На Змиевскую дорогу!» В то же время показалась около города тройка, быстро подвигавшаяся к Змиеву. Адриан сильно ударил по лошадям. Через несколько минут мы уже ехали впереди жандармов, заставляя их следовать за собою на небольшом расстоянии. Мы ожидали нашего второго верхового — Медведева, — который был необходим для обеспечения полного успеха, так как перестрелять одним револьвером всех трех лошадей Квятковскому было почти невозможно. Но Медведев не являлся. Наконец, увидев за пригорком белую колокольню приближающегося села и решив, что ехать так дальше невозможно, мы начали осаживать лошадей и остановились, свернув немного с дороги. Я и Фроленко быстро выскочили из брички. Выступив на дорогу, я крикнул: «Стой!» Ямщик осадил лошадей, но они с разбегу пробежали еще некоторое пространство. «Куда едешь?» — спросил я по-военному жандарма, подойдя к кибитке. — «В Ново-Борисоглебск!» — ответил мне сидевший напротив Войнаральского унтер, делая под козырек, потому что я был в военной форме. В этот самый миг Фроленко выстрелил, но промахнулся. — «Что тут! Что это!» — крикнул в испуге сидевший по другую сторону от Войнаральского жандарм. Я выстрелил, и он упал на дно повозки лицом вниз. Испуганные лошади жандармов дернули и помчались... Произошло смятение... Я вскочил вновь в нашу бричку, Адриан хлестнул кнутом по лошадям, и мы помчались в погоню, а Фроленко, не успев вскочить, побежал пешком... Он на бегу сделал еще два выстрела, но тоже безуспешно. Квятковский, находившийся немного впереди, желая убить коренную лошадь жандармов, повернул назад, но его собственная лошадь, испугавшись выстрелов, заартачилась. Стрелять в упор при проезде мимо него жандармов ему не было никакой возможности. Справившись наконец с лошадью и догнав жандармов, он на всем скаку выпустил в их лошадей все шесть выстрелов своего револьвера. Большая часть их, судя по брызгам крови и судорожным движениям лошадей, попала. Но израненные лошади помчались еще быстрее мимо бежавших в сторону прохожих; мимо хохлов-косарей, оставивших работу и, опершись на косы, с удивлением смотревших на происходившее; мимо какого-то солдата с ружьем на плече, который бросился в соседнюю рожь, где и исчез без следа вместе со своим ружьем. Расстояние между нами и жандармами все увеличивалось... Адриан напрягал последние усилия, чтобы догнать их, но его не особенно хорошие лошади, видимо, уступали в быстроте почтовым лошадям жандармов... Ожидая, что Войнаральский выскочит из кибитки, мы гнались почти до самого селения. Наконец жандармы въехали на его улицу, и мы, убедившись в бесполезности дальнейшей погони, решили возвратиться в Харьков на постоялый двор. Сейчас оттуда придут и остальные.
И они действительно пришли, совершенно удрученные неудачей. Особенно печален и сконфужен был Медведев, явившийся последним из всех.
— Почему вы не попали на место? — спросил его Александр Михайлов, едва он явился.
— Я поскакал, — ответил он, — на условленный пункт, который был показан мне на карте окрестностей Харькова. Но я попал, по-видимому, на другой проселок, находящийся несколько далее от города, и остановился у белой избушки с двумя столбами, приметы которой совершенно подходили к условленной. Тут я ждал более часа. Наконец, не видя около нее никого и думая, что опоздал, я отправился далее. Проехав таким образом до самого селения, я внезапно услыхал позади себя выстрелы. Догадавшись, что опередил товарищей, я повернул лошадь и во весь опор поскакал назад. Проехав некоторое пространство, я увидел скакавшую мне навстречу тройку, в которой один жандарм целился в меня из револьвера, а другой лежал в кузове экипажа у ног Войнаральского. Я не напал на них, так как наша бричка, на которую мог бы пересесть Войнаральский, была уже далеко и быстро возвращалась в Харьков. Мне оставалось только пришпорить лошадь и ехать вслед за ними [53] .
53
В рассказе «Попытка освобождения товарища» Н. А. использовал свой очерк (во многих местах — буквально), напечатанный в № 4 подпольного журнала «Земля и воля» от 20 февраля 1879 г. («Попытка освобождения Войнаральского», сб. «Революционная журналистика семидесятых годов», ред. В. Богучарского, стр. 202—206).
Попытка освободить П. И. Войнаральского была 1 июля 1878 г. Раненый жандарм Яворский умер 3 августа. Всем участникам (около 15) удалось скрыться, кроме А. Ф. Медведева, жившего тогда под фамилией П. Н. Фомина. Он был предан военному суду и приговорен к бессрочной каторге. Первое время он держался стойко, но затем не выдержал мучительной обстановки каторжной тюрьмы и дал покаянное показание (П. Е. Щеголев. Алексей Медведев. «Каторга и ссылка», № 10—71, 1930, стр. 67—110).
О попытке освободить Войнаральского писали и другие участники дела. Интересен рассказ М. Ф. Фроленко, как он старался оградить Н. А. от опасности при подготовке этого рискованного предприятия (Соч., т. I, 1930, стр. 291 и сл.).
6. Тревожный отъезд
Александр Михайлов стал быстро ходить взад и вперед по комнате, что-то соображая.
Я грустно сидел за столом. «Какая неудача! Ничего не вышло, кроме раненых лошадей да раненого жандарма!» — думал я.
На душе было страшно больно и за Войнаральского, за которым теперь будут во все глаза смотреть его тюремщики, и за себя, и за раненного даром человека.
— Знаешь! — перебил мои размышления круто повернувшийся ко мне и, очевидно, что-то решивший Михайлов. — Жандармы с Войнаральским не возвратятся в Харьков, пока не отвезут его, но они дадут телеграмму о случившемся с ближайшей станции, до которой донесут их лошади.
— Конечно, но они не могут в телеграмме описать приметы нападавших, — ответил я.
— Так. Но здешнее жандармское управление может сейчас же навести справки по всем постоялым дворам, откуда могла бы выехать утром тройка с бричкой и двое верховых.
— И конечно, — согласился я, — легко найдут и расставят служителей этого постоялого двора на вокзале и при главных выездах из города, и никому из участвовавших нельзя будет выехать.
— Да, но жандармы, наверно, не успеют разыскать постоялый двор до ближайшего отходящего отсюда поезда. До него осталось только два часа. Надо пользоваться этим временем и немедленно уехать всем участникам, в том числе и тебе. Ведь с твоей квартиры ехали на освобождение.
— А как быть с сундуком? В нем еще жандармский мундир и морская сабля, которой мы думали перерубить постромки у пристяжных. Как жаль, что товарищи не взяли ее! Тогда жандармы не могли бы ускакать!
— Ну что говорить об этом! — ответил он. — Брось все на квартире на произвол судьбы. Багаж весь, наверно, обыщут в поезде после тревоги и арестуют тебя при его получении, если ты возьмешь с собой сундук. Бери на этот раз билет второго класса. Есть деньги?
— Только семь рублей. И мне надо расплатиться с хозяйкой.
Александр Михайлов, бывший нашим казначеем, вынул мне семьдесят рублей.
— Довольно?
— Конечно. Половина этих денег доедет до Петербурга целой. Можно и меньше.
— Мало ли что может случиться! — ответил он и тут же начал выселять из города и других товарищей.
Я обнялся и расцеловался со всеми и пошел к своей хозяйке, которая еще издали улыбалась мне. Она сидела в своем саду и что-то вышивала.
— Это для вас! — сказала она, быстро пряча материю.
— Что такое?
— Не покажу. Потом, когда будет готово!
— А я, знаете, должен сегодня же вечером на несколько дней уехать в Одессу.
Я нарочно показал ей противоположный путь.
Ее живое личико вытянулось.
— Но не совсем, надеюсь? Наверно, возвратитесь?
— Наверно. Даже свой сундук оставлю у вас.
— Это хорошо.
Она опять оживилась.
— Только вы не будете там искать места? Устраивайтесь у нас в Харькове. Разве дурно здесь вам жить у меня?
Она лукаво посмотрела на меня искоса.