Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
Легкое чирикание, как стук древоточца, послышалось где-то в глубине стены. Я сразу насторожился.
«Здесь, — думал я, — в каменном здании не может быть древоточцев, а между тем их постукивание ясно слышно где-то в стенах. Уж не делают ли друзья на воле подземный подкоп под эту темницу? Они пробьют ее стены, войдут в коридор, откроют наши камеры, и я со всеми товарищами снова буду на свободе!»
Сильно ослабевший от голода, я встал и, подойдя по очереди к каждой из четырех стен, прикладывал к ним уши, но никак
Вдруг я услышал, что шаги в соседней камере сразу остановились.
«Дам соседу, — подумал я, — знак своего присутствия и того, что я не унываю».
И я пробарабанил в стену всеми пятью пальцами импровизированную мною веселую арию.
Какая радость! Он меня слышит! В ответ мне послышалась его ария, хотя и не очень музыкальная: в ней не было ритма! Я дал ему окончить и второй раз пробарабанил свою арию, еще более музыкальную, но он перебил меня ранее ее окончания и начал выстукивать какие-то громкие диссонансы. Думая, что это шутка, и я начал стучать громче, и в результате получилась такая музыка по гулкой стене, что хоть беги, заткнув уши!
Смеясь, я решил наконец окончить музыку и лег на постель. Стука кузнечиков внизу теперь не было слышно, но вскоре он возобновился.
Я вновь попробовал присоединиться к нему со своей музыкой, но он тотчас же прекратился, и только сосед стал вновь громко барабанить в мою стену.
Я сделал то же, и опять начался одновременный стук с моей и его стороны, которой я прекратил первый, чувствуя новый приступ страшного голода. Мой желудок совсем подвело, и я предпочел перетерпеть, лежа на постели.
Вдруг неожиданная мысль мелькнула у меня в голове:
«А ведь если сосед меня слышит, то я могу переговариваться с ним таким стуком, употребляя вместо музыки буквы».
Кругом было тихо, древоточцы молчали, даже шагов не было слышно. Как ни мучил меня голод, но я не хотел откладывать ни на минуту исполнения «своего открытия», которое показалось мне гениальным.
Я сел на кровать и, обернувшись лицом к стене, выстукал по буквам:
— Кто вы?
И вдруг в ответ начался такой же осмысленный стук, как и мой.
— Куку...
«Что это? — пришло мне в голову. — Не сумасшедший ли?
Очевидно, он хочет сказать "кукуреку"!»
Однако стук все еще продолжался:
— Кукушк...
«Он хочет сказать "кукушка", — подумал я. — Ясно, что сумасшедший».
Но стук продолжался далее.
— Кукушкин.
— Кукушкин! — почти вслух воскликнул я. — Это его фамилия! Никогда не слыхал такой!
Вдруг в коридоре раздались быстрые шаги, и замок в моей двери загремел.
«Вот и поймали, — подумал я. — Что теперь они будут делать со мною?»
Но взамен ожидаемого выговора и наказания ко мне принесли деревянную миску со щами и куском черного хлеба.
— На сегодня вам нет пищевой ассигновки, — сказал служитель, — так как приехали после обеда, но пристав велел вам дать щей из солдатского котла. А завтра утром выдаст мне десять копеек на вас. Что на них купить?
Я решительно не знал, что можно приобрести на такую ничтожную сумму.
— А что у вас разрешено достать?
— Все, что хотите: колбасы, рыбы, чаю, сахару!
— Купите колбасы и черного хлеба!
— Хорошо! — сказал служитель и ушел.
Я с жадностью принялся за щи. Они были пустые, без говядины. Я съел их до последней капли, которую, не имея возможности достать ложкой, вылил себе прямо в рот через край миски.
Сначала голод как будто утолился. Я прошелся несколько раз по комнате и вновь приложил ухо ко всем четырем стенам. Везде было тихо.
«Ужинают! — подумал я. — Не буду их тревожить».
Я лег на постель, чтобы прислушиваться к малейшему шуму, в полной уверенности, что Кукушкин сам вызовет меня, как только окончит свой ужин.
И я не ошибся. Через несколько минут послышалось легкое постукивание с его стороны и на этот раз уже музыкальное. Я ответил короткой арией и принялся слушать. Опять потянулись мерные ряды ударов с перерывом через большее или меньшее число, и я разобрал фразу:
— А вы кто?
— Морозов! — ответил я.
Он, по-видимому, сбился, потому что, сделав несколько беспорядочных ударов, опять переспросил:
— Кто?
Я вновь ответил свою фамилию и после нее получил неожиданный вопрос:
— Московский?
— Да! — ответил я, удивляясь, что он меня знает.
Так началось мое первое знакомство через стену с невидимым товарищем. Кукушкин больше не спросил меня ни о чем, но тотчас же после моего ответа начались в стене долгие стуки древоточцев, и я понял, что это мои товарищи переговариваются друг с другом обо мне посредством какой-то особо условленной азбуки.
«Вероятно, телеграфическая», — подумал я, так как их удары никогда не превышали шести подряд, а большею частью были два, или три, или один с перерывом, как на телеграфическом аппарате на железнодорожных станциях.
Теперь я уже им не мешал.
Мне очень хотелось быть посвященным в их таинственную азбуку, но я не решался спрашивать о ней, думая, что тут какая-нибудь тесная компания и передают друг другу свои тайны.
Поэтому я продолжал и в следующие дни разговаривать с Кукушкиным своим первоначальным способом, при котором уходил целый час на то, чтобы обменяться всего лишь несколькими фразами. Но и так я успел рассказать ему о себе в главных чертах почти все существенное.
Сам я из скромности еще не расспрашивал его ни о чем. Наконец, уже через неделю после моего привода сюда, он простучал мне: