Повести о космосе (сборник)
Шрифт:
– Я на тебя не нападал, дочь дуры, а убирал твою башку с директрисы огня. Первый шаровик был твой. И, как ты могла заметить, не вполне обычный шаровик.
– А это был не вполне обычный человек? – она махнула рукой в сторону Байонса.
– Не вполне.
– У вас таких много?
– Предостаточно, – я через силу ухмыльнулся, на самом деле мне было тошно.
– Пожалуй, вы можете выиграть войну, – рассудительно заметила Ресту–Влайя. – И все–таки, ответь: на меня еще нападения будут?
– Не могу тебе сказать. Думай сама.
– Я понимаю. Сейчас ты огорчен гибелью своего товарища и не хочешь говорить. Можешь оплакать его.
Я не возражал.
Он все–таки был моим солдатом. Проклятая война.
В этой истории с Байонсом было много странного. Можно сказать: сплошные странности. Но, поразмыслив, я пришел к выводу, что полковник разведки в моем лице может все. Даже объяснить необъяснимое.
Первая причина, по которой Байонс–активант мог превратиться в Байонса–человека, была тривиальной: окончание отпущенного времени стабилизации Кванта Аль–Фараби. Величина это произвольная, регулировать ее наши биотехнологи так толком и не научились. То есть можно было предположить, что охлаждение Байонса случайным образом пришлось на те самые секунды, когда Ресту–Влайя размахивала топором. И никакой причинной связи между этими событиями нет.
Вторая гипотеза основывалась на том, что причинная связь есть. Выстрел из лучемета на максимальной мощности, удар топора и (вот что важно) контакт Байонса–активанта с моим кольцом–катализатором на железке топора – роковыми стали именно эти события все вместе или какое–то одно из них.
Пока я размышлял и копал могилу, Ресту–Влайя занималась вот чем. Она с видом следователя из военной прокуратуры разгуливала по, так сказать, месту происшествия и что–то вымеряла. И шагами, и лазерным дальномером. Еще она внимательно рассматривала глубокие звездообразные ожоги, оставленные на стволах деревьев шаровыми молниями.
Наконец она остановилась прямо надо мной и осведомилась:
– Это что за ямка?
– Могила.
– Вспомнила. Вы хороните своих в земле. Руками ты будешь копать до зимы.
– У высокородной есть другие предложения?
– Если бы работал лучемет, были бы. Но я тебе и без лучемета помогу.
Она вытащила из своего костюма приборную панель, при помощи которой собиралась управлять шаровыми молниями.
– Не жалко?
– Игрушка. Дома таких много.
Ее импровизированная лопатка оказалась на удивление производительной. Мы управились довольно быстро. Правда, могила получилась неглубокой и ее сразу залило водой.
– Мой синтезатор тоже можно похоронить, – некстати брякнула она.
– У меня нет настроения для шуток.
– Ты не понял. Нам теперь нечего есть. А тебе скоро станет нечем дышать.
– Боже мой…
Мне на мгновение показалось, что вот, вот она, ирония судьбы! Байонс все–таки убил меня, полковника–предателя, хотя вовсе и не так, как рассчитывал. Что ж, то–то его душа посмеется.
И тут же, подумав о Байонсе, я осознал, что его останки – это не только тело, но еще и скафандр!
А в скафандр встроен фильтр, который способен жрать местную углекислоту хоть целую неделю, выдавая вполне сносный воздух – правда, почти без азота, но кому он нужен?.
При первом, поверхностном осмотре, я обратил внимание только на то, что скафандр Байонса располосован осколками. Мой сержант, судя по всему, успел надеть кольцо–катализатор, будучи уже тяжело ранен. (Применительно к активанту корректнее сказать – поврежден.)
К счастью, его фильтр, в отличие от моего, оказался цел и невредим.
– Вот эта штука поможет мне дышать, – сказал я Ресту–Влайе.
– Судьба тебя любит.
– Тебя тоже.
Я имел в виду, что выстоять против активанта это нечто большее, чем везение.
Поняла она меня или нет – не знаю.
Когда мы похоронили Байонса, Ресту–Влайя прикоснулась к моему локтю и сказала:
– Я все проверила. Ты был прав. Твой солдат действительно имел возможность убить меня.
– Стал бы я врать.
– Выходит, ты спас мне жизнь. Зачем?
– Это невозможно объяснить. Единственное, что могу тебе сказать – не от большой любви к тойлангам.
– Хорошо. Давай отдохнем четырнадцать тиков и пойдем дальше.
– Годится.
Не глядя под ноги (везде были лужи, выбирать не приходилось), я лег на спину и сладко потянулся. Ресту–Влайя последовала моему примеру.
Я лежал сперва с открытыми глазами, потом прикрыл их, потом начал впадать в блаженную дремоту. Но полноценно отдохнуть Ресту–Влайя мне не дала.
– Хочу спросить, – сказала она.
– Изволь.
Я приподнялся на локте.
– Что это такое?
Она похлопала себя по поясу. Там в числе прочих трофеев висел мой инъектор.
Все военные знают наизусть правила поведения в плену у инопланетян. Разрешается назвать свое имя, пол, биографические и биологические данные (например: дышу кислородом, питаюсь молоком). Разрешается говорить на общие темы, выставляющие Сверхчеловечество миролюбивой и толерантной расой. Все, что касается вооруженных сил – секретно. Технология – секретна. И еще: история человечества до двадцать второго века – секретна.
Вопрос Ресту–Влайи насчет инъектора был явно технологическим. Отвечать на него я вроде бы не имел права.
Ну а с другой стороны – невежливо отказываться от беседы. Невежду тойланг и пристрелить может.
– Это устройство предназначено для того, чтобы вводить в кровь различные химические препараты, – ответил я.
– Целебные?
– Да… Целебные.
– Чувствую, ты говоришь неправду, – с этими словами Ресту–Влайя сняла инъектор с пояса и взвесила его на своей шестипалой ладони.