Повести об удачах великих неудачников
Шрифт:
Услышав звуки «Марсельезы», он окончательно растрогался и со слезами на глазах обнял улыбающегося Домбровского:
— Вы великий человек! Такие люди, как вы, должны руководить, а не подчиняться. Когда нам понадобятся свои генералы, вы станете первым из них. Итальянские патриоты будут гордиться тем, что ими командует такой поляк. Братство свобод связано кровью. Ею же мы свяжем и нашу дружбу.
Выслушав эту пышную речь старика, поляк спокойно сказал:
— Вы ближе к правде, чем думаете. Недалек день, когда каждый из нас
— Нет, нет! — засуетился старик. — Я сейчас же иду с вами. Нужно позаботиться об экипировке.
Ленуар с явной неприязнью наблюдал эту сцену.
— Постыдитесь, Домбровский, — презрительно процедил он сквозь зубы. — Метр Маринони впадает в детство, и ваша обязанность охладить его запоздалый пыл, а не подстрекать старика на безумство.
— Ах, вот как! — воскликнул итальянец. — Бороться за свободу — безумство?! Отлично, мы покажем вам, слишком разумным, чего стоят итальянские и польские патриоты! Ты хочешь покинуть Париж? Скатертью дорога!
— Что вы хотите делать, папа? — подбежала к старику испуганная Бианка.
— Пускай я окажусь плохим стрелком, но руки старого мастера всегда пригодятся революции. Мы организуем воздухоплавательную станцию гарибальдийцев. Не так ли, Домбровский?
— Вы не сделаете этого! — гневно крикнул Ленуар.
— Мы сделаем не только это! Слушайте, Домбровский, все, что есть на фабрике моего, передаю в фонд гарибальдийцев.
— Не смеете! Я хозяин! — крикнул, бледнея, Ленуар.
Домбровский усмехнулся и не спеша накинул свое зеленое пальто. Его плечи стали сразу необыкновенно широкими, весь он сделался каким-то большим, внушительным.
Это мгновенное преображение почему-то особенно разозлило Ленуара. Неожиданно для самого себя он широко распахнул двери и визгливо крикнул Домбровскому:
— Вон отсюда!
13
Ленуар метался по Парижу в поисках покупателя на фабрику. Он предлагал в придачу к фабрике даже свои патенты. Он готов был на все, лишь бы сохранить хоть часть своего благосостояния. Но покупателей не было. Оставалось бросить фабрику на произвол судьбы, или, вернее, на произвол Маринони, явно сошедшего с пути благоразумия.
Страх перед надвигающимися событиями гнал Ленуара из Парижа, а жадность удерживала на месте. Два месяца прошли в метаниях, но колебаться дольше было невозможно. Ленуар ясно понял это 18 марта, после неудачной попытки Тьера захватить на Монмартре артиллерию национальной гвардии. Этот день открыл карты реакционеров. Пролетарский Париж взялся за оружие.
— Война Версалю! — раздавалось на улицах.
И война Версалю, где под защитой штыков железного канцлера скрывался со своей кликой Тьер, была объявлена.
В вечер этого памятного дня у Маринони собрались гости. Здесь был выгнанный Ленуаром чертежник Домбровский; здесь был бывший слесарь Даррак; наконец, здесь был недавно вернувшийся в Париж молодой воздухоплаватель Дюруоф. Он занял место Надара, изменившего революции и бежавшего с правительством Тьера. Дюруоф принял на себя руководство воздухоплаванием революционного Парижа.
Сейчас гости и хозяин совещались о том, как организовать производство баллонов в эллингах, покинутых владельцами, как заставить торговцев дать шелк, нужный для оболочек.
В комнату то и дело входили какие-то незнакомые Ленуару люди. Тут были французы, итальянцы, поляки, русские. Они без приглашения усаживались в кресла, сорили табаком, чадили трубками, пачкали пол грязными сапогами и кричали, кричали так громко и бесцеремонно, что в соседней комнате проснулся юный Батист.
Глядя на гостей и слушая их разговоры, Ленуар наконец понял, что медлить нельзя. Страх перед нашествием этих людей пересилил в нем жадность. Ночью, когда гости Маринони разошлись, Ленуар потихоньку набросил халат, разбудил жену и, стараясь ступать так, чтобы не разбудить старого итальянца, вышел с нею на двор.
Было тихо, лишь вдали изредка разрывалась дробь ружейного залпа или бухала пушка. В этих разрозненных звуках войны еще чувствовалась нерешительность: ни одна из сторон не знала, как развернутся события, и потому не начинала настоящего сражения.
Несмотря на тишину, охватившую Париж, Ленуару слышались тысячи угрожающих шумов. В затаившейся ярости рабочих батальонов ему чудилась та же толпа, что валила мимо ворот фабрики в феврале сорок восьмого года. И он похолодел, ощутив страх, пережитый в те ночи на этом же дворе.
— И ты, ты вместе с твоим отцом виновата в происходящем! — зло прошипел он Бианке. — Ты помнишь, как явилась сюда за оружием для проклятых бунтовщиков? Ты и теперь готова помогать старому безумцу! Но я не позволю употребить мое добро на пользу революции.
Охваченный злобой, Жан не видел того, что сейчас перед ним была не юная, экспансивная девушка, раздающая рабочим старые пистолеты итальянского патриота, а заспанная, равнодушная к политике и испуганная яростью мужа немолодая женщина.
Ленуар насильно втащил Бианку в помещение фабрики. Он дал ей в руки фонарь и, схватив большой молоток, принялся яростными ударами разрушать все, что было вокруг. Он бил по станкам, разламывал верстаки, сворачивал тиски. Несколькими тяжелыми ударами по полкам он исковеркал тонкие инструменты и, покончив с оборудованием, побежал на склад готовых машин. От удара по массивной станине двигателя переломилась ручка молотка. Ленуар схватил лежащий на полу шатун и, с трудом взмахнув им, раздробил цилиндр машины. От напряжения на лбу его вздулись жилы, пот выступил на лысине. Но, не чувствуя усталости, он снова и снова взмахивал тяжелым шатуном.