Повести, очерки, публицистика (Том 3)

Бажов Павел Петрович

Рыболовецкая сноровка приносила Клюкве и Коробу всегда особую удачу. Их соседям по "Рыболовным избушкам" и заводским жителям такая постоянная удача казалась чем-то необыкновенным.

– Небось, пудовая щука всегда Коробу либо Клюкве на острогу попадет. А ты, сколь ни езди, - все десятерик.

– Вот вчера утром чуть не рядом с Клюквой сидел, а разница. У него без передыху берет, покурить некогда. а у меня жди-пожди. Да и ерш-то у него на отбор, а мне все мелочь суется, хоть бросай. Как это понимать?

– Словинку знают. Не без того.

– Это правильно говоришь. Известно, целый век на рыбе не проживешь без "чертознайства-то".

Так и слыли эти независимые от заводского начальства

охотники и рыбаки необыкновенными людьми, которым помогает лесная и водяная сила. Может быть, вера в их "чертознайство" и не была особенно крепкой, но уверенность, что они "знают словинку", держалась твердо.

"СТАРИКИ"

В заводах было довольно много так называемых стариков. Название условное. Оно применялось ко всем, кто уже не годился в тяжелую фабричную работу, хотя возраст их был еще далеко не стариковским.

Тяжелый труд с детства, двенадцатичасовой рабочий день быстро изнашивали человека. Поступив с двенадцати-пятнадцати лет в "огневую работу", он к тридцати пяти - сорока годам становился уже инвалидом. Начинались головокружения, обмороки, и рабочий вынужден был уходить с фабрики. Заводоуправление, однако, вовсе не склонно было рассматривать этих "изробленных" людей инвалидами и обычно, чтобы не платить пенсии, рассчитывало их за "проступки".

Иногда, впрочем, начальство "благодетельствовало", назначая такого изношенного человека в сторожа, в "огневщики" и на другие должности, которые оплачивались от пяти до восьми рублей в месяц. ( Сторожа по охране от лесных пожаров в летнее время. (Прим. автора.))

Человеку в сорок лет, когда еще семья в большинстве "не на своих ногах", существовать на такой заработок было невозможно, и "старики" вынуждены были искать кусок хлеба каким-нибудь другим путем.

Значительная часть "стариков", как уже упоминалось раньше, становились "возчиками"; часть устраивалась в мелких мастерских, где их эксплуатировали еще беспощаднее, чем на фабрике; часть промышляла по мелочам: поделкой из дерева и железа, старательством, рыбешкой, охотой.

"Пристроенные" по сторожевским должностям подрабатывали себе кусок плетеньем корзин и "решеток" (бельевая корзина из березовой стружки), починкой отопков (Изношенная рабочая обувь. (Прим.автора.)), а также изготовлением спичечной соломки. Почти в каждой сторожке можно было видеть трехчетвертовые осиновые чурбаны, которые вручную раскалывались и острагивались в тонкую круглую палочку-соломку. Эта соломка связывалась пучками по сотне штук и шла на спичечный завод. Заработок от соломки был постоянный, но такой скудный, что за эту работу можно было браться лишь от длительной безработицы.

Пенсионеров, которые бы могли жить на свою пенсию, в заводах вовсе не было. По какому-то старинному положению, оставшемуся еще от поры крепостничества, заводоуправление в некоторых случаях обязано было выдавать пенсии, но они назначались в таком размере, что походили больше на издевательство, чем на пособие.

Помню, моя бабушка, муж которой проработал на заводе свыше тридцати лет, получала свою вдовью половину в размере восьмидесяти четырех копеек в год. Это, впрочем, считалось неплохо. Бывали получки еще забавнее. Мне, например, в конце восьмидесятых годов приходилось знать в Северском заводе старуху, которая получала в год четырнадцать копеек. К этой пенсии добавлялось право срубать ежегодно тридцать - пятьдесят жердей, десять бревен и получить три куба дров. По части лесных материалов, как видно, заводоуправление не скупилось. "Руби, дескать, старушка, бревна, жерди и дрова, вот и сыта будешь. Да еще на прокорм дополнительно получи четырнадцать копеек. Помни, что усердная работа за заводами не пропадет".

При этом, однако, заводское начальство следило, чтобы старухи пенсионерки не вздумали передавать

свое право на беспошленную рубку леса кому-нибудь, кроме своих ближайших родственников. В случае нарушения этого правила пенсия снималась.

Кроме денежной и лесной выдачи, полагалась еще мука из заводских магазинов, но она выдавалась в таком количестве, что не стоило за ней ходить. Даже впавшие в нищету пенсионеры и пенсионерки не ходили в магазины: больше и скорее можно было набрать кусков, пройдя по любой улице. И надо сказать, что такое собирание кусков престарелыми рабочими было не редкостью. Ярко-красные пятна на высохшем лице напоминали о тяжелой "огневой" работе, в которой старик нищий пробыл не один десяток лет, и теперь во славу сысертских владельцев он шамкал: "Подайте, Христа ради!"

ИЗ ЗАВОДСКОГО БЫТА

ДРАКИ. АГАПЫЧ.

Я не помню в детстве ни одного большого церковного праздника, который бы прошел в Сысерти без драки. Реже драки были в Полевском и Северском.

На обилие драк бесспорно влияла особая дешевизна водки. В то время как раз три главных уральских винокура - Суслин, Злоказов и Беленьков - вели самую бешеную конкуренцию, между собой. На каждой заводской улице было не по одному кабаку.

Стоимость бутылки (полуштофа по старой мере) водки "со стеклом" доходила одно время до восемнадцати копеек. Вместо прежней "косушки" или "четушки" теперь шел штоф и полуштоф.

Хотя все праздничные драки проходили "под пьяную руку", они, однако, имели разный характер. Различалось три вида драк: пьяные, молодяжника и заводские.

Пьяными драками назывались такие, которые затевались, когда напившиеся до одури люди начиняли ссору по какому-нибудь предлогу, мало памятному для самих участников. Драки этого вида в большинстве своем были не "душевередны", велись простейшим оружием - пятерней, кулаком, сопровождались рваньем рубах и нередко кончались тут же самыми нежнейшими объяснениями в дружбе, лобызаньем и песнями. Отношение к этим пьяным дракам было пренебрежительное не только у взрослых, но и у малышей.

– В Кабацкой пьяные шумаркают. Пойдешь смотреть?

– Не видал я пьяных, што ли? Вон у Изюминки сколь хошь смотри.

– Ну, это семеро-то у одной косушки да все ковшами? В Кабацкой занятнее. Там, говорят, Мякина.

– Вранье. Мякина драться не будет. Давно бы уж запел. В Пеньковке он сегодня. Оттуда встречать будем.

Драки молодяжника обыкновенно выливались в жестокие формы. В дело шли ножи, железные трости, кистени. Этими драками решались недоразумения любовного характера. Иногда соперники дрались в одиночку, но больше ходили группами. Пойманного соперника при случае избивали насмерть. Иногда пьяная злоба направлялась в сторону "изменницы", и тогда в драку невольно вовлекалась семья девушки, в доме которой пьяная ватага начинала "высаживать" рамы. Соседи вмешивались в драку на стороне осажденных. Сначала действовали уговорами, а когда это не помогало, в руках появлялось самое серьезное оружие - топор. Появление топоров обыкновенно кончало драку: пьяная молодежь переходила к ругательствам, с которыми и отступала.

Так называемые заводские драки были явлением особым. Правда, здесь тоже действовали пьяные люди, но разница была огромная. Тут заранее ставилась определенная задача, и только выполнители ее предварительно напивались. От своих товарищей - шаровщиков мы иногда даже получали предупредительную весточку: "завтра учь будет верхнезаводцам", "приказных бить собираются на свадьбе", "уставщика доводить станут - в Трофимовке".

Старались обыкновенно произвести такую драку на "нейтральной" почве вблизи какого-нибудь кабака. Но если этого почему-нибудь не удавалось сделать, то пьяные "учители" небольшими группами разбредались по улицам и начинали "сзывать для боя".