Повести студеного юга
Шрифт:
— Лизать зад много ума не надо.
— Вы грубы оттого, Джексон, что у вас слишком развито чувство антипатии. Это не худший из наших пороков, но с ним трудно быть объективным. Вы часто недооцениваете своих противников.
— От меня хотят избавиться?
— Насколько я знаю, Аллисон всего лишь собирается удалиться в монастырь святого Августина. Говорят, отцы-монахи ожидают его в святой обители уже в январе.
«Ага, вот в чем дело, — отметил про себя Джексон. — Все уже пронюхал, золотозубая шлюха!»
— Ну и что! Я первый помощник, по всем морским законам и традициям должность капитана переходит к старшему по чину.
— Да, но Аллисон пока главный акционер. Его воля важнее формальностей. Надеюсь, вы не станете возражать против этого?
Неохотно
— Так вот, — продолжал Одуванчик. — Не далее как на минувшей неделе Аллисон с помощью известного нам юриста составил завещание, по которому при жизни передает одну десятую часть своих акций на «Вайт бёрд» монастырю святого Августина, а девять десятых — Майклу Мэнсфилду и всем членам команды, за исключением первого помощника и еще нескольких человек, вероятно не заслуживших его доверия. Кроме того, Мэнсфилд назначается капитаном, и ему же Аллисон передает двенадцать миллионов долларов из полученной прибыли, с тем чтобы потом, когда у Мэнсфилда наберется достаточная сумма, он мог выкупить акции Папанопулоса и Форбса. Да, Джексон, представьте себе, в этом нет ничего несбыточного. Компаньоны Аллисона — временные совладельцы «Вайт бёрд». Он получил от них расписки, которые дают ему право в любой момент вернуть двадцать миллионов долларов и стать единственным хозяином лайнера.
Джексон слушал, вытаращив глаза. Его густые лохматые брови, придававшие лицу сумрачную угрюмость, выползли почти на середину лба.
— Как это — временные?
— В принципе все просто. Де-факто никаких компаньонов у Аллисона не существует, то есть они существуют, но только де-юре. Дело в том, что, когда Аллисону понадобилось двадцать миллионов на достройку «Вайт бёрд» и он обратился в банк, кредита ему не дали. Кроме стоявшего на стапелях лайнера, у него ничего не было, и он не мог определить точный срок возврата ссуды. Тогда ему предложили свои услуги Папанопулос и Форбс. Они хотели быть его компаньонами, но старый хрыч заупрямился, соглашался только взять деньги в долг и выплачивать потом в качестве годовых процентов половину прибылей от эксплуатации лайнера. Как вы сами понимаете, никакой кредитор перед такими процентами не устоял бы. Но к сожалению, есть налоговая инспекция. Если бы Аллисон формально не объявил своих кредиторов компаньонами, подобного деления прибылей никто бы не признал. С Аллисона брали бы налог вдвое больше. А проценты кредиторам между тем пришлось бы все равно выплачивать. Сошлись поэтому на чисто юридическом компаньонстве. Для Аллисона это было не разорительно, на сегодняшний день он уже выиграл на половинных налогах миллионов шесть и держит у себя весь пакет акций. Конечно, заняв юридическую позицию, Папанопулос и Форбс могли бы оспаривать свою долю капитала в судебном порядке, но, заключая сделку, Аллисон предусмотрительно потребовал от них гарантийные расписки на право беспроцентного выкупа. Все, как видите, было учтено. Взаимная выгода и гарантии.
Джексон шумно вздохнул.
— Ловко! — Потом спохватился: — Хорошо, а что я?
— Как вам сказать… — Забыв свою всегдашнюю «великосветскую» манерность, Одуванчик пальцем вытер уголки рта. — Расписки находятся в каюте Аллисона, в сейфе. И там же, я полагаю, если поискать, можно найти упомянутое завещание, над которым, по нашим данным, мистер Аллисон намерен размышлять в предстоящем рейсе, после чего он, надо думать, представит его на окончательное утверждение в нотариальную контору. Вот и все.
У Джексона запершило в глотке.
— Вы хотите, чтобы я взломал сейф?
Шестой год плавая на «Вайт бёрд» и не занимаясь на лайнере ничем, кроме служебных обязанностей, Джексон уже считал, что его оставили в покое что теперь-то у него наконец твердое место в жизни и ему не придется больше балансировать на лезвии ножа.
Когда в 1936 году семья Джексонов переселилась из Норвегии в Америку, они долго не могли получить подданство и жили как бездомные собаки. Ни пристанища, ни средств к существованию. И никому до твоего горя нет дела — чужая страна, чужие люди, все чужое. Разве тебя кто-то
Возвращаться им было некуда. Дядя Френк в Осло умер, и с Норвегией их больше ничего не связывало. У них не было ни норвежских паспортов, ни друзей, которые могли бы их там приютить или помочь как-то устроиться. Отношения с Ирландией тоже давно были порваны. Изгнанные с родной земли за свои религиозные убеждения, они превратились в людей без роду и племени: одни на всем белом свете. Поэтому-то Дэвид Джексон и решил ехать с семьей в Америку. Здесь, в стране эмигрантов-космополитов, создавших свое государство из множества племен и народов, он надеялся найти вторую родину и хоть какой-нибудь дом. Но те времена, когда в Штатах радушно принимали всех и каждого, минули. Американские паспорта теперь можно было получить лишь в том случае, если ты привез с собой столько денег или других ценностей, что в состоянии без дополнительного источника доходов обеспечить себе и семье прожиточный минимум «среднего американца» не меньше как на пять лет. Иначе — лагерь для перемещенных лиц: три раза в день постная похлебка и ничего лучшего впереди.
Обнесенный глухим дощатым забором, лагерь охранялся, но не очень строго. Кто половчее, в любое время мог уходить в город и возвращаться.
Вильяму едва исполнилось тогда восемнадцать, и забор в два метра высотой для него не был серьезным препятствием. В лагере его почти не видели. Целыми днями слонялся по городу, искал случайных заработков.
Обычно день начинался с обхода ресторанов. Вильям уже знал, что у многих безработных и бродяг Нью-Йорка это давняя традиция. По утрам во всех ночных ресторанах и кафе всегда аврал. Нужно убирать накопившийся с вечера мусор, все мыть, скоблить, драить кухонные котлы, кастрюли, чистить картошку, овощи. Словом, дел выше головы, а людей, постоянно работающих в ресторане, как правило, мало, поэтому часто пользуются услугами кого-нибудь с улицы. Заработаешь не больше двух-трех долларов, но накормят бесплатно и вдоволь. И с собой что-нибудь дадут. Важно только вовремя оказаться там, куда не успели явиться другие.
Это было нелегко — опережать конкурентов. Охотников подзаработать и к тому же задаром набить брюхо по улицам Нью-Йорка бродили тысячи. У самых «надежных» ресторанов толпы алчущих собирались еще затемно. Сборища разномастных смертельных врагов, до звериной люто ненавидевших друг друга только за то, что каждый из них нуждался в куске хлеба. А кусок-то один, и не известно, кому он достанется.
В то утро Вильям пришел к ресторану «Савойя», кажется, восьмым или девятым. Но на кухню позвали его. Накануне он там уже работал и, наверное, понравился. Это всех взорвало. Они оттащили Вильяма от двери и накинулись на него, как шакалы. От увечья, а может быть и гибели, его спасли уроки отца — Дэвид Джексон был профессиональным тренером по каратэ и дзюдо.
Когда все кончилось и шестеро остались лежать на земле, Вильям бросился бежать. Но патрульный джип его обогнал. Он прижал беглеца к стене дома, и полицейский, приподнявшись на сиденье, прямо на ходу оглушил Вильяма дубинкой.
Потом, уже в наручниках, они подвезли его к месту драки. Двое из тех шестерых лежали с остекленевшими глазами. Возможно, в общей свалке они нашли свою смерть вовсе не от рук Вильяма. Но он один пользовался приемами каратэ, и это все видели. Короткий взмах руки, и нападавший, обмякнув, оседал на землю.
Записывая имена и показания очевидцев, здоровенный белобрысый сержант, остановивший Вильяма своей дубинкой, смотрел на него с явным восхищением.
— Спорю на доллар, — сказал он с усмешкой, — твои дела, парень, пахнут жареным. Мне жаль тебя. Такая рука, это надо понимать! Послушай, разрази меня гром, если в тебе больше полтораста фунтов?
Он угадал абсолютно точно, и в другой раз Вильям, вероятно, удивился бы, но не сейчас. После недавней драки и словно расколовшего череп удара полицейской дубинкой он сидел в джипе пришибленно-равнодушный. Ясно, электрический трон теперь ему обеспечен. Ну и черт с ним! Все равно радости в жизни никакой.