Повести. Пьесы
Шрифт:
— Ты что, спятил?
Мужичонка рывком сел на постели, губы его тряслись.
— Сука! — выдавил он с жалобной ненавистью. — Мразь! — он снова замахнулся, но не ударил.
— Да ты чего? — удивленно и испуганно пыталась урезонить его Дарья, на всякий случай защищаясь локтем. — Ты чего? Я же шучу.
— Сука! — крикнул он и вдруг, отвернувшись, заплакал.
— Жора, ну ты чего? Чего ты? — забормотала Дарья.
На пощечину она почти не обиделась, уже выработалось что-то вроде привычки: почему-то получилось так, что время от времени ее били. Когда это случилось в первый раз,
— Жор, ну чего ты, — все успокаивала она, — шутка же. Ты что, шуток не понимаешь?
Мужичонка зло обернулся к ней:
— А я их не хочу понимать! Подлые у тебя шутки. Сволочные. Я честный человек, поняла? Я копейки чужой в жизни не взял. Мне красть незачем, я зарабатываю. Я мастер, поняла? Специалист!
— Да я что, против? — защищалась Дарья, совсем сбитая с толку.
Он продолжал, не слушая, с гневом и болью:
— От подонка рожать можно, от вора можно, от гада. А от рыжего нельзя, да?
— Да шучу же я! — почти в голос крикнула Дарья, уже не думая о бабках за стеной. — Шутка это! Юмор!
— Мне ваш юмор вонючий с детства вот так! — полоснул ладонью по горлу Жора. Торопясь, он натянул трусы на тощие ягодицы и стал надевать рубаху. Уже застегнув, вспомнил про майку, попытался сорвать рубаху через голову. Пуговица отлетела, слабо стукнула об пол.
— Ну куда ты? — попыталась остановить Дарья.
— Туда!
— Ну погоди. Пуговицу хоть пришью.
— Дома пришью.
— Да вот у меня и иголка, — убеждала Дарья, схватив со столика коробку для ниток, — ну чего ты, ей-богу? Обиделся?
Он не ответил, но не протестовал, когда она потянула рубаху у него из рук.
— Обиделся, — вздохнула Дарья. — Ну, виновата, сорвалось по-глупому. Да только не злись. Ну хочешь — ударь.
— Чего это мне тебя бить, я не шпана, — сказал мужичонка. Он сидел, свесив ноги с постели, со штанами в руках.
— Да не торопись ты, — сказала Дарья, — полежи лучше, отдохни. А я пока чайник поставлю, У меня варенье есть.
— Нужно мне твое варенье… — проворчал мужичонка, но штаны отложил.
Дарья накинула халатик и побежала на кухню ставить чай.
ЧУЖОЙ ВАГОН
Давно уже, лет десять назад, познакомился я в Москве с компанией лилипуток.
Вообще-то были они обыкновенные девчонки, десятиклассницы. А лилипутками я прозвал их сам для себя за малый возраст. Они, все шестеро, учились в одном классе и дружили уже порядочно — года четыре, наверное.
Началось наше знакомство случайно как, в принципе, все на свете и начинается.
Как-то на дне рождения у приятельницы заметил я два свежих лица. Не свежих новых, а просто свежих, румяных, с гладкой кожицей и глазами, блестящими не по какой-то особой причине, а просто от удовольствия жить.
Попали сюда девчонки мимоходом, и одна вскоре ушла. А другая, соседка нашей именинницы, осталась.
Произнесли необходимые тосты, выпили необходимые рюмки, и пошла вечеринка обычной колеёй. Начались разговоры про искусство, про политику и про то, куда идет человечество — по части прогнозов на двадцать первый век все мы были большие специалисты.
А румяная девочка сидела себе в углу на стуле, сидела прямо, руки на коленях — и слушала. В нужный момент, без всяких просьб, уносила на кухню тарелки, приносила чай — словом, вела себя как младшая соседка, скромная и воспитанная.
Потом уже, когда прощались, я дал ей свой телефон и сказал, что хочу поговорить.
Мне и хотелось с ней именно поговорить, просто поговорить, ничего больше, и она, умница, сразу и точно это поняла.
Дня через два она позвонила. Мы встретились, пошли в парк и стали говорить.
Еще там, на дне рождения, я по разным мелочам определил человека, в которого она была влюблена, и теперь сказал ей об этом. Она почему-то обрадовалась и сразу прониклась ко мне доверием и симпатией. То ли оценила мою проницательность, то ли тайна ее была из тех, о которых хочется говорить долго и подробно — был бы достойный слушатель.
В общем, она тут же, охотно и обстоятельно, рассказала мне все, после чего мы уже со знанием дела обсудили разные ее варианты на будущее.
Кончилось тем, что мы с ней заключили Союз. Слово было названо полушуткой, в чем состоит соглашение — не уточнили. Но Союз этот оказался прочным, вот уже десять лет просуществовал, почему я и пишу его с большой буквы. Все десять лет мы относились друг к другу по-человечески, требовалась помощь — никогда в ней не отказывали. Не видеться можем год, можем два, но я всегда знаю: случись что — есть она. И она, смею надеяться, знает: случись что — есть я.
Девочка эта была довольно высокая, стройненькая, кости спрятаны как надо, а волосы пушистые, красивые, цвета темного пепла. Звали ее Анютой.
Она и познакомила меня со своей компанией.
Что девчонки умеют дружить, я знал давно, хоть иногда и отрицал это в разговорах из разных тактических соображений. Но чтобы не двое, не трое, а сразу шестеро девчонок дружили — причем по-настоящему, без зависти, ревности и взаимных обид, — такого я не встречал ни до, ни после.
Были лилипутки, естественно, разные, но в чем-то и похожие, как солдаты из одного отделения. А похожесть эта состояла, пожалуй, вот в чем: у всех шестерых души, хоть и по разным поводам, работали напряженно и вдохновенно.
Моя союзница Анюта любила человека старше ее лет на десять, конструктора по мостам. Надежд на будущее почти не питала, беречь ничего не берегла, счастья ему желала хоть с собой, хоть без себя. Рассказывать о нем могла часами, хоть и называла его при этом «мой крокодил».
Парень был хороший, умный и добрый. Но у каждого своя жизнь, свои планы — что-то у них с девочкой не сошлось.
Как он к ней относился?
Неплохо, в общем, даже любил, пожалуй, но ровно настолько, чтобы, не приведи господи, не возникло для него каких-нибудь обязанностей. Что ж, его воля, его право.