Повести
Шрифт:
Чувствуя смертельную изжогу и боль в боку, я шел к стаду. Возле стада было теперь не двое верховых, а человек семь. Полем еще мчалось несколько. У некоторых мелькали в руках очищалки. Это — наши мужики. Они недалеко отсюда двоили пары и, видимо, смекнули, в чем дело. Скоро еще подъехало несколько верховых. Впереди — Тимофей Ворон.
— Что такое? — крикнул он, въезжая в самую середину.
— Коров хотели загнать, — ответили ему.
— Кто?
— Вот эти…
— Вы? — обратился он к стражникам. — Чьи такие?
— Л ты чей? — не сдался плотный стражник с большой бородой.
—
— Кто вам дал право в барском лесу пасти?
— Народ, мир. Вам какое дело?
— Штраф по рублю с коровы или…
— Что еще?
— Или все стадо угоним.
— Вот что, люди господские, — сдержанно начал Ворон, — уезжайте подобру–поздорову.
— Бунтовать хотите?
— Что мы хотим, вас не спросимся, только уезжайте. А коровы как паслись, так и будут пастись. Барыню не объедят. Мы смахнули ей триста десятин степи, она и спасибо за это не сказала. Не злите мужиков. Время, вишь, не то.
— За угрозу ответишь.
— Я не грожу, мир говорит.
— Староста где?
— Староста ни при чем. Он тоже служит миру. А лес этот как стоял, так и будет стоять.
— В лесу запрещается пасти! — крикнул второй стражник. — Л кто самовольничать будет, в три рога согнем.
— В три рога? — выступил Лазарь, до этого молчавший. — Ах, сволочи! Да вы и так нас согнули. Да мы, если захочем, весь ваш лес к черту вырубим. И сено увезем. Вы что — о трех головах? Шашек, что ль, ваших боимся? Вынуть их не успеете. Только троньте. Вы еще не почуяли нашего народа.
В это время подъехал объездчик. Я так и обмер. У объездчика все лицо в ссадинах, в крови. Он то и дало прикладывал к щеке платок. Я стал за спину дяди Федора. Бородатый спросил объездчика.
— Что такое с вами?
— Кто-то из пастухов лошадь кнутом ударил.
— Лошадь ударил? Кто ударил лошадь? Где пастухи? — крикнул стражник. — Кто из вас ударил?
Мы молчали. Молчали и мужики. Еле заметно они усмехались. Чтобы не выдать себя, я попросил у Ваньки закурить.
— А кто ударил моего подпаска? — спросил дядя Федор, указывая на Данилку.
— Как? — воскликнули мужики. Они еще не знали, что Данилку кто-то ударил.
— Иу-ка, иди сюда! — позвал его Лазарь. — Кто тебя ударил?
— Вон тот, — указал он на стражника.
— Какое право ты имеешь бить наших пастухов? Что за жандармы в степь приехали? В городах жандармы и в степях! Братцы! — завопил Лазарь. — Арестуем этих людей за увечье подпаска. Данилка, показывай, где тебя ударили?
Данилка снял рубашку. На спине виднелся красный рубец. Это взорвало Лазаря.
— Бей их! — и он первый хватил очищалкой бородатого стражника.
Мы отбежали в сторону. Матерная брань, крики, топот лошадей — все вдруг смешалось. Коровы испуганно бросились в лес. Ворон схватил второго стражника, стягивал его с седла. Тот отбивался ножнами, не вынимая сабли, затем попытался было вынуть ее, но полетел вниз головой. Бородатый стражник, отступая, размахивал нагайкой. Кое–кому он раскровянил лицо. Это еще больше придало мужикам ярости. На бородатого наседал Лазарь, лошади их столкнулись, взвились на дыбы. Вот совсем окружили бородатого, и он, видя, что его постигнет такая
— Ребята, в плети! — крикнул дядя Федор.
Мы только этого и ждали. Крича и ругаясь, принялись хлестать лошадей по ногам, по мордам. Старик, подняв свою дубинку, которой вышиб у стражника шашку, налетел на объездчика. Стражник и объездчик повернули лошадей и помчались. Второго стражника мужики не стали избивать. Ему помогли сесть на лошадь, а вслед крикнули:
— Дуй отсюда и детям закажи! А приедешь, голову оставишь.
Стадо тронулось в лес. Мужики, все еще ругаясь, отправились в поле. С тревожным чувством шли мы сзади стада.
15
Вырезанная мною дубинка, которую я бросил и опять нашел в лесу, очень приглянулась пастуху Селезневского общества. Он выменял ее у меня на тростниковые, хорошо обыгранные дудки, а впридачу дал еще коровий рожок. И вот, идя за стадом или на стойле, я учусь на них играть, подбирать мотивы. Своей игрой я уже надоел не только дяде Федору, но и коровам. Дудки в моих неумелых руках напоминали коровам злых оводов. Нередко то одна, то другая, едва заслышав мою игру, задирают хвосты факелом и несутся от меня куда подальше. Старик, до этого нетерпимо относившийся к моему чтению, теперь сердито советовал, чтобы я бросил пугать коров, а лучше «торчал в книжках». Но я, забыв про все на свете, зажмурив глаза, дудел и дудел. Нет никому от меня покоя. Ругал меня Ванька, ворчал Данилка, мычали коровы, бык Агай косил кровавым глазом, а я все перебирал лады. Сочувствовал мне только лохматый Полкан. Моя игра ему пришлась по душе: как только заслышит рулады, — несется ко мне со всех ног; подбежит, сядет на задние лапы, вытянет морду, крепко зажмурится и начнет выть. Воет старательно, жалобно, что-то грустное слышится в его вое. Видимо, не совсем-то доволен он своей собачьей жизнью. И так мы оба с ним воем, сочувствуя друг другу.
Нет, хорошо нам с Полканом! Если я, идя за ста–дом, вдруг перестаю играть, Полкан нетерпеливо забегает вперед, становится на задние лапы и, брехнув раза два, первый начинает выть. Я понимаю его: он просит поиграть. И опять мы с ним принимаемся выть на всю степь.
Дядя Федор, видя, что его слова на меня не действуют, теперь обращался уже к собаке. Он говорил Полкану:
— Слушай, сукин сын, если ты хоть немножко поумнее этого дурака и совесть имеешь, перестань первый. На тебе кусок хлеба, только замолчи ты, ради христа.
Через несколько дней я разучил не только припевы, по и плясовые: «Барыню», «Камаринского», «У Варюхи, у кривой».
Мграл я и вечером, после ужина, возле своей избы. Около вертелись братишки, подвывали соседние собаки.
— Зажгешь! — говорили соседи, проходя мимо. Это насмешка: так говорят неумелым гармонистам.
Но я не обижался. Ведь без труда ничто не дается. Тайно, как и все ребятишки, я мечтал о настоящей «саратовке» с колокольчиками.
— Петька, сгорим, — говорил мне и брат Захар, а сам просил дать ему подудеть.