Повести
Шрифт:
— Это кто вам разрешил тут пасти? — круто остановил Косорукий серую кобылу. — Ну-ка, старик, подойди!
— Иду, иду, — проговорил дядя Федор. — Отчего к доброму человеку не подойти.
— Кто тебе, старому дураку, разрешил на барских загонах стадо пасти?
— Здорово, Иван, здорово, — тихо проговорил дядя Федор, снимая картуз.
— Что–о?! — взревел Косорукий.
— Говорю, как, сынок, поживаешь?
— Какой я тебе, старый пес, сынок?
— Так, так. Кричать
Что–о? — даже позеленел Косорукий. — Это ты кому такие слова говоришь? Это кто, по–твоему, пес, а?
— Да ты. Ты и есть пес. Я — старый пес, а ты — молодой. Вот и брешем в чистом поле. Коровы вон слушают нас. Они, коровы, дуры…
— Ты не дури, не дури. Кто вам разрешил тут пасти?
— Ежели бы разрешили, ты бы не приехал.
— А знаешь, что за самовольство бывает?
— Как же, наслышаны. Теперь только и делов у начальства — аль мужиков в волости пороть, аль в арестански роты. Скоро, видно, совсем петлю на шею да за веревку точило — и в речку. Вот господам-то рай будет…
У дяди Федора голос спокойный. Косорукий уже вышел из себя, а наш старик будто только начал говорить. А мы знаем, каков дядя Федор, если рассердится. Видимо, его спокойный голос совсем взбесил Косорукого. Снова осыпал он старика градом отборной матерщины. Слова так и летели, будто грязь из-под колес. Стал терять терпенье и дядя Федор.
— Вот что, — сдержанно начал он, — ты не бреши, холопья твоя душа, че–орт. И так ты богом наказан от рожденья. Поезжай к себе. Коров на барском поле ты не захватил?
— Как не захватил? Что ты мне в глаза брешешь?
— Пес у нас есть брехать, а я человек. И ты тоже человек, хотя нагульный, от покойного барина. Уезжай, отвяжись от греха. Приедешь в село к Матане — парни ноги тебе поломают. Совсем калекой станешь. И Матаня тебя с печки спихнет.
— Ты Матаню не тронь. Я тебе про барские поля...
— Нынче барские, а завтра наши, — перебил старик.
— Как ваши? Чьи ваши? — осекся Косорукий.
— А ты не слыхал, что Дума постановила? Все земли от господ передать мужикам за самую малую плату, чтобы этой платы хватило господам до смерти промаяться. Ты теперь к мужику ластись. Самому пахать придется. Соху готовь, на Матане женись. Будет с ней блудить без закону.
Косорукий молчал, ошарашенный. Вдруг он сел на дрожки, повернул лошадь, дернул было, но остановился. Полуобернувшись, разъяренно прокричал, грозя кнутом:
— Это ты какие тут речи говоришь? Это ты тоже из бунтовщиков? Держись, соб–бака! Сейчас нашлю на тебя стражников. Они тебя выпорют…
— Выпорют? — переспросил дядя Федор. Мигнув мне и Ваньке, он кивнул на лошадь.
Мы догадались.
— Высекут? Меня? На старости лет? — и старик начал складывать свою страшную плеть вдвое.
— Ты что? — хрипло спросил объездчик.
— Просил тебя, сволоча, ехать добром, а ты меня стражниками? Ну-ка!
Косорукий не успел опомниться, как одновременно ударили три плети: две — по лошади и одна, вдвое сложенная, по его спине.
— Гони, крапива!
Лошадь взвилась на дыбы, Косорукий вскрикнул и пригнулся, уцепившись за передок дрожек. Лошадь мчала его межой, затем свернула на жнивье, а он все сидел, нагнувшись, словно еще ожидая ударов.
— Ну! — крикнул нам дядя Федор. — Теперь давай па стойло. Давай скорей! Там неподалеку наши мужики яровые косят. В обиду не дадут.
Не жалея ни себя, ни коров, мы бегом прогнали стадо в степь, на стойло. Дав им отдышаться и прокашляться. от пыли, пустили их к воде. Дядя Федор отправился к мужикам. Скоро коровы полегли. Усевшись на бугорке, мы тревожно следили за барским полем.
Зной усиливался. Сидеть на бугре душно даже нам, привыкшим к жаре, черным от загара. Решили искупаться. Пруд заметно убывал каждый день. Боковые притоки подсохли, покрылись слизью. Купаться можно только возле плотины. Вода теплее щелока.
Пахло гнилью, пометом. В воде кишела всяческая нечисть. Как коровы пьют такую воду? Недаром многие страдают поносом. А брезгливые коровы, при всей своей жажде, едва дотронутся до воды, как уже начинают отфыркиваться.
— Не годится наш водопой, — сказал я Ваньке, вылезая весь в зелени и тине.
— Скоро и такого не будет, — ответил он.
Я вспомнил про хороший пруд возле имения. Там п воды много, и холодная она, вытекает из родников.
— Вот бы где поить наших коров!
— Может, пустят нас? — загадал Ванька.
— Как же, для пастухов, говорят, даже шалаш выстроили.
— Отобьем землю, вот и пруд будет наш, — решительно заявил Ванька.
Мы закурили. Ванька предложил сходить в овраг. Там когда-то видел он родник и развалины давнишней плотины.
Коровы все до единой лежали. Со стойла они не уйдут. Да и идти им некуда: степь — голым–гола, вдали серый, потрескавшийся пар.
Овраг — как гигантская борозда. В нем теперь совершенно сухо. На дне — камень и песок. Высоко над обрывом — огромное отверстие, промытое весенней водой. В нем свободно уместятся три человека. Ванька первый забрался в эту промоину и скрылся в ней. За ним — Данилка. Я пошел над протоком. Саженей за двадцать нашел сверху выходное отверстие. Этот подземный лабиринт походил на огромную нору невиданного зверя.