Повести
Шрифт:
Выпачканные землей, вылезли наверх Ванька и Данилка. Лица у них испуганные.
— Чуть не задохлись, — сказал Данилка. — В одном месте — ни взад, ни вперед.
Побродив по оврагу, осмотрев размытую плотину, мы вернулись к стаду. Старика еще не было. Среди коров прыгали галки с раскрытыми от жары клювами.
Набрали сухого помета, заложили в печурку, зажгли. Пахучий дым шел вверх. Мы лежали молча. Глубоко в небе я заметил точку. Это парил коршун. Что он может высмотреть сейчас в степи?
Изредка то один из нас, то другой вставал и смотрел на барские поля.
— Нет, не прискачут стражники! — заключил Ванька. — Косорукий промолчит. Стыдно ему, чай, сказать: пастухи, мол, меня избили.
Из-засложилось у меня. И слова, сначала вразброд, как коровы, затем стройно, как косцы в степи, уже шли сами:
Но приехал в виде буки Этот самый Косорукий И давай на нас кричать, Поминая часто мать. Косорукий, барский пес. Кто тебя сюда занес? Ну, какое тебе дело, За карман, что ль, твой задело? Или жалко корм коровам? Землю отняли у дедов. Все вам мало, мало все вам. Так за дедов вступят внуки, Уезжай-ка ты отседа, Уезжай-ка, Косорукий! Но он пуще разъярился, Деда старым псом назвал, Тут и дед наш рассердился, — Не на труса ведь напал. Дед мигнул нам с Ванькой глазом. Догадались мы тут сразу, Что не нужно лишних слов Для помещичьих ослов. Вмиг мы плети развернули, — За семь бед — один ответ, — Мы по лошади хлестнули, А по нем хлестнул сам дед. Смирны мы до той поры, Коль не грянет мщения час. Не узнать тогда уж нас. Мы отточим топоры. Кровь в народе закипела. Время этому приспело. Много будет грозной брани. Не у стада, не на грани, А в имении самом. Скоро, скоро будет дело. Так судьба, видать, велела — Раздувать везде пожар. Уничтожить племя бар, Землю ихнюю забрать, Безземельных наделить, Чтобы нам, ребятам, жить!Я заснул, так и не окончив эту не то басню, не то песню.
Проснулся я от удушливого дыма. Пришел старик, развел новый костер. Возле него лежала куча сырой картошки.
— Стражников нет? — спросил я и тут же вспомнил, что о стражниках ничего еще не вставил в свою песню.
— Видать, не будет. В поле-то вен сколько мужиков!
Вечером, подгоняя стадо к селу, мы увидели, как с горы соседнего общества, пыля, спускаются вереницы подвод.
— Ну, кончили, видать, спину на Климова гнуть, — сказал старик.
Приехали все выпивши, а некоторые совсем пьяные. Бабы загорелые и пыльные, не сняв нарукавников, пели песни — кто
— Деньги с толстого получили? — остановил дядя Федор Орефия.
— Мелких, слышь, нет.
— О–о, мелких у него нет, а крупные в банке! Шиш с маслом вам! — крикнул старик.
Наш черед у Харитона. Стол для ужина вынесли на улицу. К избе собирались мужики. Харитон к Климову не ездил. Он не брал потрохов. Чиня бочонки, кадки, делая оконные рамы, он хорошо зарабатывал и к праздникам покупал мясо.
— Что вы там натворили? — кивнул Харитон в сторону хутора.
Дядя Федор чуть ложку не выронил.
— Кто тебе сказал? — испугался он.
— Да уж знаю. Не связывайтесь вы с ним.
— Сам принялся лаять. Меня старым кобелем обозвал. И стадо-то запустили всего на столб. Не объели его барыню.
— Не дразните попусту. Здорово, что ль, вы его огрели?
— Где уж здорово. Один раз всего-то и вытянул слегка, да ребятишки по лошади. Лошадь, знамо дело, понесла по загонам.
Мужики сдержанно, засмеялись. Пришел навеселе Лазарь. Он тоже гнул на Климова спину. Принялся рассказывать, как два села — Неждаевка и Обносовка — порубили лес у графа Чернышева. К ним прибыли стражники делать обыск. Мужики так их встретили, что те едва ноги унесли.
— Вот отчаянные! Ну, и мы тоже не сдадим. Хлеб-то надо с барских полей к себе дернуть. Как, Харитон?
— Мое дело что… как народ.
— Не–ет, куда иголка, туда — нитка.
— Это кто иголка? — спросил Харитон.
— На–а, вот тебе, кто иголка?.. Да ты и есть.
— Выпил Климовой водки и несешь зря, — сердито заметил Харитон.
Лазарь смолк. Он догадался, что не надо так говорить при народе.
— Это я к слову, — добавил он. — На барское посягаться не будем. Своего хватит.
— Где там хватит! — крикнул Орефий. — Рожь-то всего осьмину с телеги дает. А на десятине шести телег не соберешь. И сушь какая! Сеять бы, а дождя все нет.
— Мужики! — вдруг вскрикнул Иван Беспятый. — Слыхали, какую нынче проповедь наш поп сказал? Бог, слышь, карать будет тех, кто поднимет руку на помещиков. И в арестански роты угонят. А засуха, слышь, в наказанье мужику — не бунтуй!
— Наш поп мастер на проповеди, — вступился Денис. — Такого священника и в городе взяли бы.
— Попросись в псаломщики, а Сибирь забудь.
— В Сибирь нам не миновать.
— На казенный счет?
— Нет, мужики, — выступил Жила, — вы как хотите, а я свой хлеб с барского поля весь к себе увезу.
Вдруг все смолкли. Шел церковный староста Хапугин, человек степенный и набожный. Он куда богаче Гагары. У него одной купленной земли тридцать десятин, просорушка, чесальня, четырехконная молотилка.
— Здорово, мужики. Аль сход?
— Нет, Карп Никитич, о хлебе вот толкуем. Жрать скоро будет нечего.
— Бог опять наказывает суховеем. Видать, премного нагрешили. Батюшка в церкви прослезился. Смуты много. Второй год смута. Началась у фабричных, и к нам, как чума, пришла. Слава богу, что наше село в сторонке держится. Бог избавит от напасти. Л все война эта несчастная с япошкой. Перетерпим! Молиться надо. Давайте, мужики, молиться. Батюшка сказал: «Молебен о дожде надо бы». Один молебен был, да, видно, не с чистым сердцем шел народ. Другой давайте денька через два.
— Что ж, Карп Никитич, молебен можно, — согласились с ним.
— Ну, вот, подумайте. А я пойду во второе общество. Прощайте, мужики.
— С богом, — ответили ему.
Когда староста скрылся за мазанками, ему вслед посыпались ругательства.
— Сердце нечистое, слышь, у нас!
— Зато у него, у Хапуги, чистое. Натаскал из церкви денег.
— Вторую чесалку купил.
— Шесть душевых наделов прикупил еще. Скота у него целое стадо.